Стиляги. Как это было
Шрифт:
Были оркестр под управлением Атласа и оркестр Лундстрема – они все эти буги изображали как сатиру и сопровождали “разоблачительными” текстами, но все плясали. “Может, он больной, бедняга, может, просто-напросто стиляга”. Такой сатирический текст, но самое настоящее буги-вуги. Песня была очень заводная, и все знали, что, как только начинается вступление, нужно хватать барышню и изображать буги в центре зала. В середине, как правило, образовывался кружок и четыре пары виртуозов. Алик Фишер такой был – впоследствии большой ученый, – вот он потрясающий был рок-н-роллист. Девушки летали просто как куклы – чуть не до потолка. Он кидал их, и все сходилось – акробатика потрясающая: бросить, поймать, снова перекрутить. Дама у него колесом ходила, солнышки делала, сальто, и Алик успевал ее подхватывать.
Валерий Сафонов:
И рок, и твист плясали, можно сказать, все штатники. И все стиляги. Я не мог, к сожалению, – вероятно, у меня данных не было для плясок. Вот твист я разучил – он попроще. Рок-н-ролл танцевать не возбранялось. Но редко кто умел красиво, по-настоящему, танцевать рок-н-ролл.
Танец довольно сложный все-таки.
Олег Яцкевич:
На танцах раз – и запретили джазовую музыку. Па-де-катр танцуйте, па-д-эспань. Такие танцы бальные – я их до этого никогда не знал. Польку танцуйте. В Мраморном зале ДК имени Кирова на Васильевском острове собирался весь молодняк. Объявляли: медленный танец. Это танго было. И тут надо было уже шустрить насчет девочек и прочего.
Проводились еще “ночники”, где собирались в том числе и стиляги. В школьных актовых залах. Двести шестая школа на Фонтанке была очень известна этими “ночниками”. Туда приезжал оркестр. Саксофонист Кондат, бывший утесовский. Он уже пожилой дядька тогда был, халтурил. Тромбонист Давид, который внешне как две капли воды был похож на Гленна Миллера, только, может быть, росточка меньше. Коля Носов – трубач. Попасть на этот “ночник” было – как на прием к Путину.
Мраморный зал ДК имени С. М. Кирова состоял из трех частей, условно разделенных колоннами. В центральной части собирался молодняк общегородской – из любого района. Здесь же сидел эстрадный оркестр, который мог исполнить, если бы разрешили, любой фокстрот или танго. Левая часть зала “принадлежала” курсантам, в основном морским. А в правом зале собирался Васильевский остров. Самая шпана была там. Тут надо было разбираться, чтобы морду не набили, если ты не ту девушку взял. В основном танцевали девочки, а когда в конце играли медленный и быстрый танцы, тут уже включались все. Какая-то отдушина. Дадут слегка “подышать”, и аут! Бывали там и молодые мужчины, прошедшие войну. Ну, относительно молодые – тридцать-сорок лет.
Со мной работал бывший танкист, у него было обожженное лицо. Он был холост и постоянно ездил в Мраморный. Утром на работе спрашивает: “Ты был вчера в Мраморном?” – “Да, был”. – “И как тебе?” А я гляжу на него, и с моей двадцатилетней точки зрения – это пожилой человек, а он бегает на те же танцульки и клеит там кого-то и водит к себе.
После войны была катастрофическая недостача мужчин – все-таки двадцать миллионов положили за четыре года. Со мной работали молодые еще женщины, потенциальные мужья которых полегли на полях войны.
Анатолий Кальварский:
Если мне не изменяет память, за танцевальный вечер можно было исполнить один быстрый фокстрот и два медленных танца. Все остальное – польки, шмольки, краковяки и какая-то придуманная ерунда типа па-де-гра. Чудовищные названия. А оркестры левого толка играли просто или медленные фокстроты, или быстрые фокстроты. И никаких бальных танцев. Бальные танцы – только, может, для проформы, в первом отделении.
Трофейное кино
Западные фильмы, такие как “Серенада Солнечной долины” Брюса Хамберстоуна, “Джордж из Динки-джаза” Марселя Варнеля, “Девушка моей мечты” Георга Якоби, во многом способствовали появлению стиляжного движения, показав советской молодежи какой-то другой мир, казавшийся волшебным по сравнению с убогой советской послевоенной реальностью.
Конечно, реальная жизнь в Америке и Европе отличалась от мира, созданного “фабрикой грез”, как отличались от реальной жизни в Советском Союзе фильмы, снятые в тридцатые
Интересно, что среди фильмов, которые попали в СССР во время войны и сразу после нее, были не только американские и британские, но и немецкие – те, конечно, в которых не содержалось никакой нацистской пропаганды, как, например, “Девушка моей мечты”. Ирония в том, что искусство смогло сделать то, что не удалось армии: завоевать советских людей.
Валерий Попов:
Один из любимых фильмов – “Серенада Солнечной долины”. “Скажи мне, друг, когда поезд на Чаттануга Чуча…” Даже не зная английского, было упоительно повторять эти звуки. Даже без смысла было лучше. Таинственнее.
Это была глупость советской власти – очень много фильмов взяли в качестве трофеев. Например, “Тарзан”. Мы еще школьниками на него ходили. Эти “тарзаньи” прически – слово нарицательным стало. “Зарос, как Тарзан”. И огромное количество появилось лиан. На деревья вешали веревки и прыгали с них в воду – как обезьяны.
Первый враг Хрущева – Тарзан. Вайсмюллер, чемпион по плаванию, и девушка его – Джейн. Потом фильм переделывали несколько раз, но это все было не то. И обезьяна Чита. Разбился самолет, Джейн попала к Тарзану, начинается красивая любовь – и тут Чита, обычная макака. Она тоже была очень в моде – ей подражали в жестах. Даже у меня в институте был один друг по кличке Чита. До чего разложили советскую идеологию – даже американской обезьяне стали подражать. Фильм чрезвычайно подействовал. Это была диверсия настоящая. Были очень хорошие военные фильмы, но мы их уже отсмотрели, а потом пошла эпоха Тарзана и “морального разложения”. Тогда был гениальный Голливуд, совсем не такой, как сейчас. И он нам ударил по мозгам чрезвычайно сильно. Тарзан приехал в Нью-Йорк, надел галстук – все одевались только как он. Он галстук надел какой-то обезьяний – и мы все надели такие же галстуки. То есть кино ударило сильнее всего. Потом “Судьба солдата в Америке” – знаменитый фильм. Эдди Нельсон – мужественный, небритый. Как раз небритость входила в моду. И он там бил всех негодяев. Американское кино – это было “наше все”. И оно было позитивным в целом: мужички такие мощные, красавицы… Добрые чувства. Не было такой резни, как сейчас. Может быть, его и пустили, чтобы нас как-то воспитать.
Мы жили у брата в деревне под Москвой и шли километров двенадцать до клуба – посмотреть “Тарзана”. И туда толпы шли просто – с разных деревень стекались. Внуково, дом отдыха летчиков. Это – то, что нас сложило. Все остальное плохо помню – что в школе проходили. А Тарзан – это навсегда.
Олег Яцкевич:
В пятьдесят шестом году, на Олимпийских играх в Мельбурне, американцы исполнили буги-вуги. И у нас все сошли с ума. Вышел фильм “Чайки умирают в гавани”. Пустяковый такой супермодернистский фильм, где нет текста вообще, никто ничего не говорит, чайка, измазанная нефтью, умирает в гавани, и пара, по-моему, гомосеков танцует в баре буги-вуги. А мы уже были киношкой избалованы, потому что начиная с сорок третьего года у нас пошли в кинотеатрах американские фильмы. Первый фильм американский, который я увидел, – “Северная звезда” с Робертом Тейлором, а он – голливудская звезда первой величины. А потом пошли “Серенада Cолнечной долины”, “Джордж из Динки-джаза”, “Сестра его дворецкого”, “Девушка моей мечты”, “Большой вальс”, где великолепная штраусовская музыка. Наряду с этим мы смотрели и “Пархоменко”, и “Котовский”, и “Секретарь райкома”.
Фильмы пускали в маленьких клубах ДК Промкооперации, “Совет”, “Зенит”. А вся моя “киноистория” началась с сорок третьего года. Мама меня повела в “Аврору” на картину “Багдадский вор”. Я ни до, ни после в кино лучшей сказки не видел – совершенно роскошная. Потом вышел “Маугли” – Александра Форда. Потом “Бэмби” – мультипликация. Потом – “Серенада Солнечной долины”. Я до сих пор каждые полгода – кассету вставлю, лягу на диванчик и… “Серенада Солнечной долины” – душа отдыхает!