Сто дней до Потопа
Шрифт:
Медленно, не спеша, часто останавливаясь, чтобы отдышаться, всходил он наверх. Это не годы сказывались — что такое шестьсот лет здоровой жизни! — это воздух на земле изменился, стал труден для дыхания: за последний год он на столько перенасытился влагой, что, казалось, его можно выжимать как губку. Это и по ступеням лестницы было заметно — с такой скоростью они теперь разрушались.
Ной взошел на вершину холма и остановился на площадке, нависшей над обрывистым краем склона, обращенного к городу. Вместо перил здесь была сооружена высокая, по пояс Ною, каменная ограда. Он подошел к ней, прислонил к ней посох и оперся на нее руками. Небольшая долинка
Иногда кто-то подходил ближе других к подножию холма и, казалось, внимательно его слушал. Некоторые из этих слушателей задавали ему вопросы, спорили с ним, что-то ему доказывали. Ной внимательно выслушивал спорщиков и потом отвечал им уважительно и подробно, а если он попадал в затруднение — Бог подсказывал ему ответы. Как просто проповедника нового взгляда на мир и на Творца некоторые думающие люди еще готовы были его воспринимать, но никто из них не оставался, чтобы послушать проповедь Ноя и на следующий день.
Но по мере того, как Ковчег на берегу поднимался и все больше приобретал свой нынешний вид — вид не корабля, а большого, чуть мрачноватого трехэтажного здания из темно-красных толстых досок, да к тому же еще стоявшего на отмели, приходившие его послушать все чаще склонялись к тому, что Ной безумец и дело его безумно. Уж если он надумал плыть по морю, почему же он не построил свой дурацкий корабль возле гавани, где его можно было бы скатить на глубину по настилу? Над Ноем и его сыновьями смеялись и глумились. Сколько он прослушал песенок про «старикашку Ноя, задумавшего плыть по песку в красном доме»! А молодежь пошла еще дальше и много раз Ковчег пытались спалить — просто так, смеха ради. Вместе со всем семейством Ноя и их домашними животными, жившими в ковчеге с хозяевами. Но Господь хранил своего праведника — ни один факел так никогда и не долетел до Ковчега, а пытавшиеся подобраться к нему поближе просто увязали в песке, начинали в нем тонуть, пугались и спешили выбраться из воды и вообще убраться подальше от берега. Сам же Ной и его жена, сыновья и невестки спокойно ходили по влажному прибрежному песку, как по твердой суше.
Ной стоял на вершине холма и смотрел на город, раскинувшийся по дальним холмам. Сквозь дымку он видел, как над городом летали упряжки крылатых ящеров, носивших по воздуху легкие люльки с пассажирами. Взлетали в небо воздушные шары с корзинками, и в них тоже сидели люди. Но никто уже не летал в сторону берега — Ной и его дела стали горожанам попросту неинтересны. Люди веселились как обычно. В воздух взлетали стайками небольшие воздушные шарики, с такого расстояния казавшиеся горстями подкину того чьей-то гигантской рукой разноцветного горошка, потом горошины взрывались, разбрасывая разноцветные искры. Ной знал, что самое веселье начнется к ночи, но сюда музыка, взрывы праздничных шаров и шум города не долетят: влажный воздух гасит все звуки. Хотя расстояние было совсем небольшим, Господь берег своего праведника от назойливой суеты.
Ной стоял и смотрел на пестрый город, и сердце его переполняла печаль. Она копилась, копилась и наконец хлынула слезами. Ной не произносил слов, он просто плакал, глядя на город. Только шептал иногда: «Бедные! Несчастные люди!» Наконец он изнемог от слез, пал на колени и возопил мысленно: «Господи! Приведи к спасению хотя бы сто грешников со всей земли! Пожалей их и нас! Избави мою семью и меня от грядущего одиночества!» Но Господь не отвечал, и в молчании этом была великая печаль.
Ной еще долго плакал. До тех пор, пока на берег не пала тьма, а город не загорелся разноцветными огнями. Тогда Ной поднялся с колен, взял свой посох и стал понуро спускаться по мокрым ступеням. Идти вниз было еще тяжелее, чем подыматься наверх.
Назавтра, сразу после рассвета, Сим и Динка снова сидели на своем бревне у воды и, конечно, опять спорили!
— Отец велел мне ехать с братьями в Альву, — спокойно, без тени жалобы сказал Сим.
— Неужели тебе хочется гуда поехать, в это дикое место?
— Отец сказал, что это, возможно, последний фруктовый караван, и мне хочется проститься с Альвой, ведь там прошло мое детство. Да и твое тоже, Дина…
— Девчонкой я считала Ноя и Ноэму отцом и матерью, а тебя и твоих братьев родными братьями, пока не появилась моя настоя… Хотела сказать «настоящая мать» — только какая же она настоящая?
— Теперь почти все матери такие, Дина.
— Да нет, совсем не такие! Никто не отбирает для себя органы у живых детей! Отдать эмбриона в Банк Жизни — это одно, а взять для себя органы у рожденного уже ребенка — это совсем другое, не так ли?
— Какая разница, Дина? Рожденные или вынутые из чрева до рождения — это все равно их собственные дети.
— Гадости ты говоришь, Сим!
— Нет, Дина, я говорю не гадости, а о гадостях.
— Не обижайся, но вы все-таки одичали за годы жизни в своем Ковчеге и окончательно отстали от современности. Вы не понимаете последних достижений науки. Это не преступление — отдать часть своей беременной плоти в банк на сохранение, чтобы на случай надобности иметь свои собственные запасные клетки и ткани.
— Ребенок, даже только что зачатый — это не кусок материнской плоти, а отдельная личность, человек. Пусть еще и совсем маленький.
— Замолчи! Это просто кусок моего мяса! — вскричала Дина, вскакивая с места и сбрасывая с плеча руку Сима.
— Дина, так ты… Ты тоже сдала своего нерожденного ребенка в Банк Жизни, в это ужасное хранилище детских трупиков?
— Да, сдала! Потому что я не хочу рожать, когда и самой-то жить так страшно! — В голосе Динки звенели яростные слезы. — Потому что в старости и мне, как всем нормальным людям, понадобятся омолаживающие клетки! А если я заболею или попаду в катастрофу, где я возьму ткани и органы на починку? У меня нет таких денег, чтобы купить чужие, которые мне еще станут подгонять за безумные деньги!
— Динка, замолчи, прошу тебя…
— Да не буду я молчать! — крикнула Дина. — Вы ненормальные, вся ваша дурацкая семейка! То нельзя, это нельзя!.. Идиоты и мракобесы! А ты еще пытаешься учить меня жить? Да меня давно тошнит от ваших проповедей по каждому поводу и от вашего Ковчега! Сто дней до Потопа… Да твой отец и через сто дней не успокоится, он ведь фанатик! Раз Творец обещал ему Потоп, так он и через его лет будет сидеть на берегу возле сгнившего Ковчега и ждать Потопа, бедный старикан… А Ноя сбивает с толку еще более древний старик — Сам Творец! Подумать только, нашел кого слушать!