Стоиеновая певичка, или райский ангел
Шрифт:
Во всех заведениях клубного типа, и особенно в кабаре придают особое значение смене времён года, позволяющей привнести в их атмосферу некое разнообразие. Ещё в феврале, куда ни загляни, повсюду устраивают «праздники сакуры», украшают помещение искусственными цветами, хостессам же вменяется в обязанность переходить на весеннюю форму одежды, желательно розового цвета. А в некоторых заведениях даже проводят особую акцию: всем посетителям, чья фамилия содержит иероглиф «сакура», спиртные напитки предоставляются бесплатно.
— Сегодня я тоже вышла к вам в розовом платье. А как вам нравится это? — продолжаю я свой трёп и демонстрирую публике воткнутую в причёску веточку искусственной сакуры. Официанты, зажав под мышкой подносы, вдруг принимаются мне аплодировать. — О, неожиданные аплодисменты! Не удивляйтесь, это —
Официанты смеются. Микрофон вдруг начинает работать на полную громкость, как репродуктор. Я своего добилась! Вот уже и хостессы смотрят на сцену. Теперь дело за гостями.
— Когда зацветает сакура, самое приятное — устроить пирушку. Вот уж где раздолье для любителей хмельного! Сама я — уроженка Кюсю и в рот не беру сакэ. Но, глядя со сцены на то, как вы наслаждаетесь своими напитками, я… испытываю зависть.
Из зала летят одобрительные возгласы. На лицах гостей вспыхивают улыбки. Кто-то даже приподнимается с дивана, чтобы получше меня рассмотреть. Отлично!
— Честно говоря, я не отказалась бы сейчас посидеть рядом с вами и пропустить чарочку сакэ. Но я не пью. Поэтому позвольте мне сегодня составить вам компанию своими песнями. Итак, послушайте две песни: «Сакэ, развеявшее сон» и «Сакэ воспоминаний».
Что тут началось! Разгорячённые винными парами гости, привстав из-за столиков, одобрительно гикают. Иные подзадоривают меня с места. Похоже, мужская часть аудитории у меня в руках. Как и следовало ожидать, охвативший гостей раж не по душе их спутницам, — в глазах у них вспыхивают ревнивые искорки.
Пусть развеет мою печаль это сакэ…
Один из посетителей вскакивает с места, посылает мне воздушный поцелуй и машет рукой. Его спутница, нахмурившись, обхватывает его за талию и шумно пытается усадить на диван. Публика бурлит, словно доброе ароматное жаркое. Внушавший мне опасения микрофон работает на полную мощность. Мало того, в порядке особой привилегии подключили ещё и ревербератор, к которому, впрочем, мне не сразу удалось приноровиться. А осветитель до того расстарался, что привёл в действие зеркальный шар. Если посетители довольны шоу, это и заведению идёт в плюс. В свою программу я включила главным образом задушевные, лирические песни. Попробовала бы я перед здешней публикой исполнить что-нибудь вроде «Бородатого старинушки», меня со скандалом выставили бы вон. Нет, подобных оплошностей я не допускаю.
— Так держать! — звучит из зала.
Ну, наконец-то! Один из посетителей вручает мне денежную купюру. Ого, десять тысяч иен! Правда, если в самом начале кто-то отваливает артисту такой солидный дензнак, другие слушатели уже стесняются высовываться с тысячеиеновыми бумажками, и в результате чаевых набирается меньше, чем могло бы быть. Я спешно засовываю купюру поглубже в запах своего кимоно. К тому же мне не хочется, чтобы её увидели стоящие у меня за спиной музыканты.
Существует неписаное правило, обязывающее певца отстёгивать оркестрантам примерно четверть от своих чаевых. На самом же деле мы обычно мухлюем и откупаемся от них какой-нибудь символической суммой. Но если оркестранты заметят, что из-за пазухи у тебя выглядывает Юкити Фукудзава [20] , всё, пиши пропало. «Певице такой-то три раза подносили по десятитысячной купюре, а она, сквалыга, сунула нам какие-то жалкие три тысячи!» Этот факт навсегда запечатлеется в их сознании и превратится в легенду. Ты станешь притчей во языцех и будешь трястись от страха при мысли о том, что они унесут с собою в могилу память о твоей скаредности.
20
Юкити Фукудзава(1835–1901) — выдающийся японский просветитель, писатель и публицист. Его портрет изображён на купюрах достоинством в десять тысяч иен.
День нашей с тобой разлуки на бутылке я написала.
В тоске покусываю мизинец,
а
Я пою, строю зрителям глазки, а в это время в моей голове со скоростью, которой мог бы позавидовать самый мощный компьютер, происходит сложный мыслительный процесс.
Я стараюсь сообразить, под каким углом следует поднять руку, чтобы из-за длинного рукава моего кимоно музыкантам не было видно злополучной десятитысячной купюры. Для того чтобы этот «мёртвый угол» получился, необходимо как можно дальше отвести в сторону локоть руки, в которой держишь микрофон. Если кто-то из гостей потянулся за деньгами, для меня это знак, что нужно не мешкая спускаться в зал. Продолжая петь, я направляюсь к его столику. Гость роется в портфеле в поисках портмоне, извлекает из него бумажку и протягивает мне, зажав между палочками для еды. Вот тут самый раз изобразить «мёртвый угол».
Сакэ воспоминаний…
От него только хмелеешь…
Независимо от того, какой куплет ты исполняешь, пусть даже самый душещипательный, — как только гость потянулся к кошельку, нужно как можно быстрее подойти к нему, расставив руки в стороны на манер белки-летяги. Если окажется, что это — тысячеиеновая бумажка, можно не суетиться и с гордым видом на глазах у всех сунуть её за пояс.
Но вот уже вновь рассыпается барабанная дробь и взвывают духовые, на сей раз возвещая финал.
— Ну что ж, я прощаюсь с вами. Всего вам доброго!
Фу-у! Ну, всё, конец моим мучениям.
Второе отделение, в котором я выступала в фурисодэ, тоже осталось позади. Сегодняшний улов составил тридцать семь тысяч иен. Совсем неплохо! Пересчитав смятые купюры, я собралась было нырнуть в гримёрку, но тут меня остановил женский голос:
— Тоже мне, вырядилась в это идиотское фурисодэ!
В голосе незнакомки звучало непередаваемое презрение, но при этом губы её улыбались. На ней было лиловое платье с люрексом, вернее, даже не платье, а нечто похожее на кусок ткани, обёрнутый вокруг её смуглого тела наподобие банного полотенца. Украшения полностью отсутствовали. На ногах у неё я разглядела туфли на высоких каблуках, напомнившие мне хрустальные башмачки Золушки; сквозь прозрачный пластик виднелись голые пальцы.
— Ну что, не надоело тебе таскаться по концертам, волоча за собой всё это барахло? — продолжала моя недоброжелательница, глумливо посмеиваясь. — Ну и видок же у тебя!
Скрестив руки на груди и отклонившись вбок на сорок пять градусов, она с видом превосходства взирала на меня. Я почувствовала, как во мне закипает злоба, но ненависть, выказываемая мне незнакомкой, была столь нарочитой, что я невольно заподозрила какой-то подвох. Может быть, она меня просто разыгрывает? Я решила подождать, что будет дальше. Однако её злобные выпады не прекращались.
— Ого, неплохой навар! — воскликнула девица, перебирая своими коричневыми пальцами зажатые у меня в руке купюры. — У исполнительниц энка не жизнь, а малина. Даже если ты совсем не умеешь петь, достаточно вырядиться в кимоно да потрясти рукавами, как на детском празднике «ситигосан» [21] , и тебе уже несут чаевые.
— Что? Что ты сейчас сказала, шалаболка? — взорвалась я.
Когда злоба во мне достигает точки кипения, я невольно соскакиваю на словечки, принятые у жителей Кюсю. Тогда мне лучше не попадаться под руку. Раза два в год со мной происходит такая вот термоядерная реакция, первым признаком которой служит переключение на родной диалект. Стоит мне взорваться, и я уже не в силах совладать с собой. Я превращаюсь в какое-то совершенно иное существо. Совсем как герой «Превращения» Кафки. В прошлый раз это произошло ровно полгода назад. У нас вышла стычка с Мистером Уайлдом. В результате вся квартира превратилась в руины. Учитывая, что я всё-таки женщина, Уайлд не особо давал волю рукам. Но это только подливало масла в огонь…
21
Праздник детей трёх, пяти и семи лет; отмечается 15 ноября.