Стоиеновая певичка, или райский ангел
Шрифт:
— И что же, интересно, он вам про меня рассказывал? — спросила я Госаку.
— Кэн похвалялся, что у него есть девушка, на редкость чистое и простодушное создание… Эй, перестань меня толкать!
— Я всего лишь пытаюсь вас остановить.
— Прекрати, тебе говорят. Так вот, как будто бы он привёл вас в лав-отель, а дальше…
— Послушайте, маэстро, ну зачем в это углубляться? Хватит уже!
— Хе-хе-хе! — засмеялся Госака. — Извините меня. Для первого знакомства я, пожалуй, чересчур распустил язык.
Разговор и впрямь поверг меня в полную растерянность. Помнится, когда
Пока я предавалась этим воспоминаниям, мои гости устроились на полу и, не спросив у меня разрешения, приступили к занятию. Невероятная наглость! Но я почему-то не могла на них рассердиться и даже решила угостить их чаем.
— В этом месте ты должен подпустить побольше свойственной тебе бесшабашности.
— Да-а, не так-то это просто!
Кто бы мог подумать, что в этой комнате, где нет ни пианино, ни вообще ничего, располагающего к занятиям, можно проводить урок пения. И тем не менее им как-то удавалось обходиться одними словесными объяснениями. От прежнего благодушия Госаки не осталось и следа, — он со свирепым видом объяснял Кэндзиро, как нужно петь ту или иную фразу. Атмосфера отнюдь не настраивала на шутливый лад, но при виде толстого, как у плюшевого мишки, живота Госаки невольно хотелось рассмеяться, — до того забавно он выглядел. Равно как и широченные подтяжки, которые «маэстро» был вынужден носить вместо пояса по причине отсутствия талии. Одним словом, я совершенно растаяла.
Но главное, я была потрясена тем, как Госака вёл урок. Надо было слышать, как выразительно он декламировал текст. И голос у него оказался превосходный. Как выяснилось, его отец был знаменитым исполнителем нанивабуси, и сам он с детства обожал читать нараспев баллады.
— Вы ведь тоже певица, — сказал он мне. — Присоединяйтесь к нам.
Я не преминула воспользоваться его приглашением. Кэндзиро репетировал с ним новую песню под названием «МАТАТАБИ» — «ЛИАНА». Как и к прежнему хиту «ОТОКО», слова и музыку к ней написал Госака. В этой песне опять-таки ощущалось нечто бесконечно талантливое. Подобно предыдущему его сочинению, она была во всех отношениях восхитительно безыскусна. На такую простоту и ясность взрослый человек, как правило, не способен. А между тем именно эта простота и ясность пронизывает душу насквозь и вызывает такое волнение, что становится чем-то большим, нежели обыкновенная безыскусность. Это свойство можно обозначить только одним словом — «чистота». Чистота, граничащая с наивностью.
— А у вас, оказывается, прекрасный голос, — сказал мне Госака.
Его похвала прозвучала прежде, чем я успела сделать комплимент его новой песне.
— Это потому, что песня замечательная, — растерянно пробормотала я.
— Ещё бы! Конечно!! — громогласно воскликнул он и принялся горячо и многословно объяснять, в каких невероятных муках родилось это произведение. — У меня есть ещё более интересные вещи. Погодите. В вашем доме найдётся магнитофон?
Вообще-то свой магнитофон я отдала в починку. Здесь у меня был только плохонький кассетник, купленный лет десять назад в магазине, где всё отдают за бесценок. Пока я его доставала, Госака сбегал на улицу и принёс из своего «мерседеса» магнитофонную кассету. Запыхавшись, он влетел в комнату, сбрасывая на ходу обувь. До чего импульсивный человек! По пути он успел наступить на мои туфли и опрокинуть подставку для зонтов в прихожей. Можно подумать, что пронёсся смерч.
— Так-так! Сперва вот это! Это — потрясающая вещь. Ха-ха! Вот оно, это место. Слышите гудение самолёта?
Забыв про занятие с Кэндзиро, он стал рассказывать о своём новом, ещё не представленном публике произведении. Кэндзиро молчал и, весело посмеиваясь, слушал своего учителя.
Эта песня под названием «Аэропорт под дождём» пока ещё существовала только в виде фоновой мелодии, без голоса, причём звуковые «эффекты» были кустарно записаны самим автором, однако, слушая её, я чувствовала, как в груди у меня поднимается тёплая волна, — настолько она была хороша.
— Ну как? Правда, здорово?! Для того чтобы сделать эту запись, я специально ездил с магнитофоном в аэропорт. Мне пришлось подбежать к самолёту так близко, что я чудом остался жив. После этого охранник целых два часа читал мне нотации… Так, а это уже пошла следующая мелодия. Она написана в совершенно иной манере.
Госака прокручивал одну за другой свои новые песни, каждая из которых поражала небывалой новизной и имела все шансы стать настоящим шлягером. Я была потрясена. Никому доселе не известный человек вдруг берёт и сочиняет целую россыпь шедевров, способных посрамить любого знаменитого композитора или поэта-песенника. Как такое возможно?
Дав нам прослушать до конца свою демонстрационную кассету, Госака пришёл в прекрасное расположение духа. И тут с его губ слетела совершенно невероятная фраза:
— Я чувствую, мы с вами поладим. Отлично, Кэндзиро! Раз такое дело, я позабочусь о Ринке!
Кэндзиро изумлённо разинул рот.
— Что значит «позабочусь»? — спросил он. Госака выпятил живот и, понизив голос, сказал:
— Неужели непонятно? Я устрою ей дебют.
— Что?! Ха-ха-ха! Ну, вы даёте, маэстро!
Видимо, слова Кэндзиро следовало понимать не в том смысле, что «маэстро» всего лишь пошутил насчёт дебюта. Наверняка речь шла о его привычке вот так, с бухты-барахты, принимать важные решения. Я чуть не упала в обморок. Как-то всё это неправдоподобно!
Конечно же, мне давно уже хотелось выступить с дебютом, но до сих пор это желание диктовалось лишь соображениями престижа, а не какой-то внутренней потребностью, однако сейчас, в эту минуту, само слово «дебют» обрело для меня совершенно новый, манящий смысл. И произошло это потому, что я влюбилась в композиторский талант этого человека.
«Эта песня станет моей»… С какой гордостью прозвучали бы из моих уст эти слова, если бы мне удалось заполучить в свой репертуар одно из его сочинений!