Стократ
Шрифт:
– Что притих?
Шмель молчал; Стократ коснулся его руки:
– Не бойся.
Шмель пожал плечами.
Стократ молча вскочил в седло за его спиной, и лошадь почти сразу перешла на рысь. Шмелю пришлось крепче сжать зубы.
Улицы Макухи пропахли страхом и злобой. Работа остановилась. Дети сидели по домам; на площади у помоста собрались мужчины, почти все при оружии. Стократ вовремя заметил толпу впереди и обогнул площадь кружным путем.
Он отлично представлял себе, что случится через несколько минут, когда на площадь
Он щелкнул языком, и лошадь понеслась полупустыми улицами, как бешеная. Шмель охнул и потихоньку начал сползать на бок.
– Держись.
Он остановился перед домом князя, спрыгнул и подхватил мальчишку за миг до падения:
– Пошли.
Стражники, дежурившие у входа, заступили было дорогу:
– Господин, вы в покоях правителя, отдайте меч!
Стократ, не глядя, вытащил из ножен клинок, и все четверо расступились, как тесто под ножом.
Шмель никогда не переступал порог княжеских покоев. Панели из розовой сосны, резные картины, изображавшие охоты и битвы, показались ему неожиданно грубыми. Розовое дерево со временем приобрело неприятный мясной оттенок; Шмель опустил глаза, чтобы не споткнуться о какой-нибудь порог, чтобы не угодить сапогом в складку плетеной циновки, и уныло подумал, что за следы на таком полу его, пожалуй, вздуют.
Стократ знал, куда идти. Шмель следовал за ним, как жеребенок на привязи. Огромный дом глухо шумел, как ветер в печных трубах, в этот шум вплетались всхлипы и тонкие завывания. В переднем покое обнаружился Плюшка – он стоял на коленях и рыдал, не утирая слез и соплей, скорчившись, почти касаясь лбом блестящего деревянного пола, но это были пока еще слезы не горя, а страха:
– И тебя, – запричитал он, увидев Шмеля, – и тебя тоже… всех нас потравят…
И завыл; Шмелю показалось, что Плюшка играет, как всегда, изображая теперь младенца: авось пожалеют ребенка-то.
Он замедлил шаги, понимая, что нужно сказать, сказать хоть что-нибудь осиротевшему Плюшке – но Стократ положил ему руку на плечо, тяжелую и твердую, не допускающую возражений руку, и провел вперед, к закрытой резной двери. Легко стукнул костяшками пальцев – прямо в лоб изображенного на двери воина, толкнул дверь и вошел; князь стоял у окна и смотрел немного раздраженно – как будто ждал Шмеля и Стократа, давно ждал и тяготился их опозданием.
– Торопились, – сказал Стократ с порога, будто приветствие. – Наслышаны.
Князь посмотрел на Шмеля. Потом снова на Стократа и опять на Шмеля, будто что-то решая.
– Выйди, – тихо сказал Стократ. – На минуту.
Шмель вернулся за дверь с вырезанным на ней воином. Плотно закрыл за собой тяжелую створку. Плюшка стоял, не поднимаясь с колен, глядя на него снизу вверх совершенно сухими, трезвыми глазами:
– Он только губы помочил, и сразу почернел весь, как в огне. И упал. Ни слова не вымолвил! Черный, как головешка! Зубы оскалил! Я больше никогда, никогда в жизни не возьму… ничего от лесовиков, никакой их посылки! Пусть меня хоть режут, хоть потрошат – я в рот ни капли не возьму!
– Дырявая лодка далеко не уплывет, – шепотом сказал Шмель.
– Что? – Плюшка сморщил лицо. – А… Так он нам тогда, на испытании, чистую воду дал, обоим. Только ты дурак. А я вспомнил, как он нас учил еще весной: если совсем не можешь прочитать – соври что-нибудь. Мастер вранье раскусит, а простец поверит, так отличишь умного от простеца… А ты дурак, забыл. А я вспомнил… Это проба на ум, ты не понял? Хотя толку-то в уме… Гори оно все, ты как хочешь, а я это видел, ви-дел, своими глазами, вот как он только губами коснулся… как лист сгорел, на лету, пока валился – одна головешка осталась…
Шмель смотрел, как он причитает, и думал о Сходне – как он рухнул с лошади. Надо было открыть рот и сказать сейчас – твоего отца убили.
Но Шмель молчал.
– Их было трое, – сказал Стократ, отвечая на незаданный вопрос. – Наживку съели раньше, чем я вмешался.
– Наживку, – князь поводил рукой по щеке, потрогал ногтем щетину. Резко обернулся:
– Зачем пришел? Доложить? Не верю. За наградой?
Он вытащил из ящика стола и звонко уронил перед Стократом кошелек на кожаном шнурке:
– Твое.
– Спасибо, – Стократ без церемоний спрятал деньги в карман. – Как это было? С языковедом?
Князь размышлял несколько мгновений. Он был человеком решительным и скорым на действие, но – если дело касалось простых и понятных вещей вроде драки.
– От лесовиков прислали послание. Не в срок, но такое бывает нередко. Иногда они меняют планы вырубки – если, например, засуха или наоборот наводнение, или если им просто в голову взбрело.
– То есть зажгли огонь в маяке, дозорные увидели и пришли за кувшином?
– Именно так. Огонь горит – дозорный приходит и берет напиток. Бегом приносит мне, я вызываю мастера. Дело было после полудня, ближе к вечеру.
– До заката? – быстро спросил Стократ.
– Далеко до заката… А что?
– Да так, – Стократ перевел дыхание. Ему показалось очень важным, что смертельное послание прибыло раньше, чем лесовик-изгнанник погиб от его меча. – Ты говоришь, пришел мастер…
– Пришел и привел ученика своего сопливого, Плюшку этого. Взял кувшин, понюхал питье, налил в серебряную ложку – красовался ради ученика, а так он, бывало, из горлышка пробовал… И как только губами коснулся – так упал.
– Ничего себе, – сказал Стократ.
Князь кивнул:
– Да… Тут бы затаиться, но дело испортил этот щенок, Плюшка. Как завизжит, как выскочит, только его и видели… Через минуту уже все знали, что случилось – и началось! На закате лесорубов обстреляли – а я догадываюсь кое по чему, что лесорубы-то на тех первыми напали…
– Зачем?
– А затем, что гудит все – война! Вот они со страха или от удали дурной на лесовиков наскочили, а те в ответ. Спасибо, стрелы не отравленные!