Стократ
Шрифт:
– Ты так думаешь? – он поднял уголки губ. – Тогда я расскажу тебе последнюю историю. Учти, она страшная.
Глава седьмая
Подкрышей
По ночам они молились своим смешным придуманным богам, чтобы он ушел. И он давно мог уйти, если бы не голод: в дороге нечем будет кормиться. Вся округа – это замки и засовы, волкодавы на длинных цепях или вовсе без привязи, топоры и вилы, ощетинившиеся в лицо бродяге. Конечно, покладистый работящий мальчик мог бы найти себе стол и дом, но он не был ни покладистым, ни работящим.
Он
Однажды пасмурным днем, когда небо казалось особенно низким и обшитым паклей, Подкрышей ушел в деревню днем и бродил по улицам до вечера. Подвыпивший работник возвращался из трактира. Случилось так, что пьяница пропил не все.
Подкрышей догнал его. Пьяница не захотел отдавать тощий кошелек. Подкрышей пырнул его ножом, длинным, как зимняя ночь, и таким же холодным.
Несколько монет – законная добыча. Труп, утопленный в мельничном пруду. В эту ночь он понял, что голода бояться нечего, и захотел уйти сразу же. Но смешно было делать подарок тем, кто молился о его уходе своим смешным придуманным богам.
Он вернулся в приют и поджег его. Уходил под утро, низко надвинув шляпу. Путь его освещали солнце на востоке и пылающий дом на западе. Няньки, сироты, малыши и взрослые – остались там, и его не заботило, кто из них выжил.
По деревням и поселкам ходила о нем слава. Драчливые подмастерья, младшие сыновья беднеющих отцов, сорвиголовы и проштрафившиеся работники бежали к нему в лес, нижайше просили принять в шайку. Он собирал их понемногу, так, чтобы рядом было постоянно двое-трое подельников, но надолго они не приживались. Кишкодер Подкрышей, как его прозвали крестьяне, вел нескучную и неробкую жизнь: останавливал обозы, идущие с ярмарки, угонял скот с лесных опушек, мог нагрянуть среди бела дня в предместье и ограбить трактир. Его товарищи познавали на шкуре все тяготы разбойничьей жизни: их кололи вилами в живот, били камнями, они умирали от ран или болтались в петле. Некоторым, особенно стойким, Подкрышей самолично всаживал нож под лопатку и снова оставался один. Он шел дальше, волоча за собой славу, будто старую рыбачью сеть. Его проклинали, на него устраивали облавы, его труп пять раз выставляли на всеобщее глумление – а он шел дальше, делал все то же и ничего не боялся, кроме открытого неба. Шляпа, пристегнутая ремешком к подбородку, никому не позволяла рассмотреть его лица – теперь он не снимал ее даже под крышей.
Так прошло два года. Властители снаряжали на его поимку вооруженные отряды, и на всех рыночных площадях появились указы, запрещающие под страхом смерти носить шляпы с широкими полями как мужчинам, так и женщинам. Завидев путника на дороге, любой купец хватался за дубину и кричал издалека: эй, ты! Сними шляпу!
Однако ночью, когда нет ни луны ни звезд, когда не горят фонари и не припасено свечей, и когда властитель с наемниками далеко – тогда каждый крестьянин, особенно житель отдаленного хутора, оставался один на один с темнотой и кошмарами. Богачи и бедняки, землевладельцы и батраки спали одинаково плохо, потому что Подкрышей не имел ни зависти к богатству, ни сочувствия к нищете. Он убивал уже не ради денег и даже не ради славы, а только ради убийства, и это не была прихоть: если ему случалось воздержаться от убийства хотя бы неделю, небо начинало искать его, заглядывать в окна, рыскать под мостами и в лесной чаще, и тогда Подкрышей цепенел от ужаса.
Весной он выкрал девушку, которая пасла овец на берегу Светлой, спрятал ее в своей норе посреди леса и держал там несколько недель. Девушка сперва металась и пыталась бежать, потом устала и впала в оцепенение, потом начала выказывать своему мучителю знаки симпатии. Она была сирота без надежды выйти замуж, и впереди ее ждала короткая жизнь на тяжелой работе – или очень короткая, но в праздности и относительном довольстве, в обнимку со знаменитым разбойником.
– Почему ты никогда не смотришь на небо?
– Не хочу. Почему ты никогда не садишься в горящий костер?
Она долго смеялась, услыхав в его словах веселую шутку.
– Посмотри наверх, попробуй! Там нет ничего страшного! Звезды – смотрят, как чьи-то глаза…
Он зажал ей рот грязной ладонью.
– Еще одно слово – и я усажу тебя в костер!
Она испуганно замолчала.
Когда она уснула, он выбрался из-под навеса на поляну, вышел на середину ее, где едва смыкались верхушки самых высоких деревьев, и чуть приподнял поля своей шляпы. Небо глянуло на него, да так свирепо и жутко, что он вернулся и зарезал девушку, пока она спала.
А потом снова ушел, не оглядываясь.
Осенью его выследили и обложили, как волка. Он вырвался из горящего амбара, в него стреляли почти в упор, но ни одна стрела не коснулась его. Он сдернул с лошади одного из нападавших и ускакал. Труп загнанной лошади нашли только новой весной, когда сошел снег.
Так прошел еще год. Безлунной ночью Подкрышей услыхал на большой дороге шаги путника.
Кто-то шел пешком по тракту, пустынному в этот час. Кто-то видел в темноте и не боялся ни зверей, ни разбойников. Подкрышей выглянул из-под еловой лапы – по дороге шел седой человек, не старый еще, с мечом на поясе.
Взгляд Подкрышей прилип к этому мечу, как осенняя муха влипает в капельку меда на дне душистой бочки. Подкрышей знал, что меч будет его, что без меча ему не жить, и добыча казалась легкой.
Прохожий шагал по дороге, а Подкрышей крался в тени деревьев, и бурый слой опавшей хвои съедал малейший звук. Впереди показался камень, отмечавший половину пути между поселками; Подкрышей вырвался вперед, затаился в засаде – и когда прохожий поравнялся с камнем, прыгнул на него и ударил ножом в горло.
Вернее, ударил бы. Прохожий оказался быстрее, он был великий воин либо колдун. Он растворился, как облако, снова возник за спиной Подкрышей и ударил мечом по голове – плашмя. Шляпа смягчила удар, но Подкрышей на несколько мгновений потерял равновесие, и прохожий легко вышиб нож из его руки.
Подкрышей повернулся и бросился наутек. Меч уплыл из рук, но и жизнь уплывала; прохожий догнал его и сбил с ног, и на краю большого тракта, в полной темноте, приставил клинок к горлу.
– Сними шляпу.