Столетняя война
Шрифт:
Священник, вновь подхватив сумку, повел Хука и Мелисанду в пристройку у куртины Тауэра и выбрал небольшую комнату, облицованную резными деревянными панелями. Обнаружив у стола всего два стула, отец Ральф послал за третьим.
— Садитесь, садитесь, — распорядился он, усаживая обоих у стола.
Он хотел услышать о происшедшем в Суассоне, и Хук с Мелисандой вновь рассказывали по-английски и по-французски о нападении на город, насилиях и убийствах, и перо отца Ральфа не останавливалось ни на миг. В сумке оказались листы пергамента, склянка с чернилами и перья, и теперь священник писал, лишь изредка задавая вопросы. В основном говорила Мелисанда, гневно и возмущенно описывая ужасы той ночи.
— Расскажи о монахинях, — попросил было отец Ральф и тут же, сконфуженно мотнув головой, повторил вопрос по-французски.
Мелисанда разразилась еще более гневной речью, временами замолкая и широко раскрытыми глазами глядя на отца Ральфа, когда тот, не успевая за потоком ее слов, жестом просил ее повременить.
Снаружи донесся топот копыт, через минуту послышался лязг: кто-то бился на мечах. Пока Мелисанда рассказывала, Хук выглянул в открытое окно. На площадке, где он только что осваивал лук, упражнялись латники в стальных доспехах, глухо звякавших под ударами мечей. Из всех выделялся воин в черных латах, на которого нападали сразу двое противников. Хуку, впрочем, показалось, что они бьют не в полную силу. Десятка два латников встречали особо удачные удары аплодисментами.
— Et gladius diaboli, — медленно перечел отец Ральф последнюю фразу, — repletus est sanguine. Замечательно! Просто отлично!
— Это латынь, святой отец? — спросил Хук.
— Да, разумеется! Латынь! Язык Бога! Хотя Он, наверное, говорил на древнееврейском? Скорее всего! Как на небесах-то будет неловко — придется всем учить еврейский! А может, среди небесных нив сокровища красноречия откроются сами по себе? Я записал, что меч дьявола напитался кровью.
Отец Ральф дал знак Мелисанде продолжать, и его перо вновь заскользило по пергаменту. Снаружи донесся уверенный мужской смех — на площадке сражались еще два латника, в солнечном свете мелькали их мечи.
— Тебе непонятно, зачем переводить ваш рассказ на латынь? — спросил отец Ральф, закончив следующую страницу.
— Нет, святой отец.
— Чтобы христианский мир узнал о кровавых деяниях дьявольского отродья, французов! Твою повесть перепишут сотню раз и пошлют всем епископам и аббатам, всем христианнейшим королям и правителям — пусть знают правду о Суассоне! Пусть знают, как французы обходятся со своим же народом! Пусть знают, что Франция — обиталище сатаны! — с улыбкой заключил отец Ральф.
— Сатана и впрямь обитает во Франции! — раздался резкий голос позади Хука. — И должен быть изгнан!
Развернувшись на стуле, Хук увидел у двери воина в черных латах, но уже без шлема, с влажными каштановыми волосами, чуть примятыми подшлемником. Молодой человек казался знакомым, хотя Хук не понимал, где мог его видеть. Как вдруг, заметив глубокий шрам у длинного носа, лучник бросился на колени перед королем, чуть не опрокинув стул. Сердце бешено колотилось от ужаса, почти как перед суассонской брешью, из всех мыслей осталась одна: вот он, король Англии.
Генрих досадливым жестом велел стрелку встать, хотя Хук не сразу нашел в себе силы подчиниться. Король тем временем, протиснувшись между столом и стеной, заглянул в пергамент отца Ральфа.
— В латыни я не так уж силен, однако суть ясна, — заметил он.
— Подтверждаются все слухи, мой государь, — ответил священник.
— А что сэр Роджер Паллейр?
— Его убил этот молодой человек, государь, — указал на Хука отец Ральф.
— Сэр Роджер нас предал, — холодно обронил король, — у наших людей во Франции есть свидетельства.
— Теперь ему исходить воплями в аду, мой государь, — уверил его отец Ральф. — До скончания времен.
— Прекрасно, — коротко кивнул Генрих, вглядываясь в страницы. — Монахини? Неужто?
— Именно так, государь, — подтвердил отец Ральф. — Христовых невест подвергали насилию и предавали смерти, отрывали от святых молитв и отдавали на поругание. Мы едва верили таким рассказам, однако эта юная особа все подтверждает.
Король взглянул на Мелисанду — та при появлении короля упала на колени вслед за Хуком и теперь трепетала от страха.
— Встань, — велел ей король. Обратив взгляд к распятию на стене, он нахмурился и закусил губу. После короткого молчания он заговорил, в голосе послышалась горечь. — Они ведь монахини! Богу пристало о них заботиться, почему Он не послал ангелов, чтобы их охранить?
— Возможно, Господь желал, чтоб участь монахинь стала знаком, — предположил отец Ральф.
— Знаком чего?
— Порочности французов, государь, и правоты ваших притязаний на корону несчастной французской державы.
— Стало быть, мне назначено отомстить за монахинь?
— Это не единственное ваше предназначение, государь, — смиренно ответил отец Ральф. — Однако такой долг возложен на вас в числе прочих.
Генрих, постукивая по столу рукой в латной перчатке, задержал взгляд на Хуке и Мелисанде. Лучник осмелился поднять глаза и, заметив беспокойство на узком лице короля, удивился: он всегда думал, что монархи не снисходят до тревог и не знают сомнений в собственной правоте, однако нынешний король Англии явно мучился необходимостью постичь Божью волю.
— Значит, эти двое, — Генрих кивнул на Ника и Мелисанду, — говорят правду?
— Готов поклясться, государь, — горячо подтвердил отец Ральф.
Король бесстрастно оглядел Мелисанду и перевел холодный взгляд на Хука.
— Почему выжил лишь ты один? — спросил он неожиданно жестко.
— Я молился, государь, — робко ответил лучник.
— Единственный из всех? — резко бросил король.
— Нет, государь.
— И Господь снизошел только до тебя?
— Я молился святому Криспиниану, государь. — Хук помедлил и решительно добавил: — Он со мной говорил.