Столкновение

Ромов Анатолий Сергеевич

— Отдыхал давно?

— Что? — не понял Кристиан.

— Отдыхал давно? — Борст скрестил руки на груди и уткнул в них бороду.

Нечто подобное Кристиан предполагал: не трудно поставить себя на место Борста. Приезжает старинный друг, которого знаешь как облупленного, с которым гулял ночи напролет, поверял самое-самое, делился любыми секретами, которого понимаешь, как самого себя, часто лучше, чем себя, и… на тебе! Что же он сообщает? Ему, видите ли, предложили убить человека. Ни больше ни меньше.

Борст закружил по комнате, делая вид, что говорит только для себя:

— Кто ты такой, чтобы тебе сделали такое предложение? Профессиональный убийца? Нет.

Чрезвычайно жестокий, агрессивный тип? Нет. Существо с неуравновешенной психикой? Судя по тому, что ты мне сообщил, я бы мог подумать, что да. Но, слава богу, не первый год вижу твою унылую физиономию и, кроме того, знаю, что не всегда она у тебя такая. Когда ты зажигаешься, то нет компании, которой ты не верховодил бы, особенно если в нее затесалась дама в твоем вкусе. Я тебя люблю — ты знаешь. Обидно, что ты городишь такую чушь. И кому? Мне. За что? Мы столько лет близки. — Борст чертил в воздухе таинственные знаки, он явно возбудился. — Несешь чертовщину! Не ожидал. И еще с такой миной, что я должен чуть ли не на колени перед тобой пасть и умолять: не убий, не убий! Кристиан, опомнись! Дурацкая шутка…

— Вовсе не шутка, — буркнул Хилсмен.

— Ах так?! — В глазах Борста зажглось дьявольское, ему надоела эта канитель. — Может, тебе нужно орудие убийства? Возьми мои кисти, ими можно защекотать до смерти, если шпарить по пяткам. Или вот эти железные лопаточки, я ими отскребаю засохшую краску, думаю, при известной сноровке ими можно перепилить горло. Или хочешь, принесу тебе чудесный кухонный нож? Шеффилдская сталь, перерубает муху на лету…

Хилсмен поднялся, побрел к двери. Борст преградил путь:

— Нет уж, раз пришел, изволь выслушать до конца. Нельзя делать дураками близких друзей. Глупо. Мало ли что в жизни случается? Я могу тебе еще пригодиться. Пойми меня! Кому приятно, когда старый приятель вламывается на ночь глядя, откровенно завирается и еще хочет убедить, что брехня про убийство — правда…

Кристиан нервно пожал плечами, устал за сегодняшний день, столько всего произошло. Сейчас он отчетливо понял: Борст не поверит. Люди не привыкли, когда им честно сообщают о чем-то серьезном, касающемся лично вас. Вот если бы кто-то на ухо насплетничал Борсту, что его лучший друг где-то случайно сболтнул про участие в убийстве, а потом прикусил язык, если бы поползли слухи, если бы Кристиан отпирался, а его пытались уличить, может, тогда Борст поверил бы. Он, как и все вокруг, не верит, если говорят в лицо. Если говорят правду. И больше всего ценит сведения, просочившиеся неизвестно откуда, неизвестно от кого. Кто-то кому-то что-то! В такое легче поверить, привычнее.

Хилсмен открыл дверь, вышел на площадку перед лифтом. Борст последовал за ним. Застыл в дверном проеме.

Вот так будет стоять тот, к кому приду я, думал Кристиан и внимательно смотрел на Борста. Фигура перегораживала серый прямоугольник и сзади подсвечивалась коридорным светильником. Видимость идеальная. Как будто кто-то кнопкой прикрепил черный контур к светлой стене. Промахнуться невозможно.

Кристиан вяло махнул рукой. Подъехал лифт, распахнулись створки. Кристиан вошел, повернулся лицом к Борсту, тот так и застыл на пороге квартиры. Нет, промахнуться невозможно. Хилсмен улыбнулся. Борст улыбнулся в ответ.

Ночью Кристиан ворочался и боялся, что сейчас раздастся звонок и его спросят: надумали? Несколько раз бегал за содой — мучила изжога. Спину перепоясал толстым шерстяным платком. Смешно, если бы его кто-нибудь увидел сейчас: убийца мается радикулитом, осложненным изжогой.

Утром Хилсмен пришел на работу разбитым.

Никто

не звонил. Он ждал до полудня и во второй половине дня. Даже задержался после работы.

Никто не звонил.

Решил пройтись. Подышать бензиновой гарью — одно название «воздух». Наверное, к нему подойдут на улице. Тихонько тронут за локоть. Мистер Хилсмен! Как дела? Надумали?

Никто не подошел.

Весь вечер просидел дома, накручивая себя. Запутался окончательно. Боже праведный! Убить человека? Не сможет. Никогда. Ни за что.

Раздался звонок. Борст. Спросил, что на него нашло вчера?

Хилсмен ответил, что действительно устал, извинился за неудачную шутку.

Борст смеялся, приглашал на вечеринку через неделю. Сказал, что все понимает, с кем не бывает, у всех нервы. Распрощались.

До полуночи Кристиан сидел в кресле не шевелясь, не ужинал, не пил чай, так и просидел весь вечер, долгий и пустой, и улегся, не раздеваясь.

Никто не звонил.

Утром Хилсмен появился на работе, как всегда, за десять минут до начала. Вытащил бумаги. Бездумно пробегал строчки текста, буквы плясали, наплывали одна на другую, силился прочесть хотя бы фразу и не мог. От каждого звонка вздрагивал и, прежде чем понять, кто с ним говорит, — звонили по делам — судорожно прикидывал, что же ответить незнакомцам. С утра не ел, не хотелось, подташнивало, слегка кружилась голова.

Позвонила мать. Вяло побеседовали. На ее вопросы отвечал односложно, в голове неотступно вертелась назойливая мысль: что делать, если человек, в которого он будет стрелять, упадет не на спину, то есть назад в коридор, а рухнет вперед, и обмякшее тело застрянет в раскрытых дверях? Что тогда? Броситься вниз, так и оставив убитого головой на площадку? Или попытаться запихнуть его обратно в квартиру и прикрыть массивную створку? Получалось, что Хилсмену придется дотрагиваться до трупа голыми руками. Невозможно. Что делать? Перчатки? Может быть. Он засунет их в карман и натянет, уже подымаясь в лифте. Смешно, как в непритязательном фильме. Или сразу ехать в перчатках? Среди бела дня? Привлечет внимание — тепло, никто не носит перчатки, правда он думал о черных, бросающихся в глаза, но можно купить тонкие лайковые перчатки телесного цвета — никто их и не заметит.

Оказывается, если подумать, можно более-менее удачно решить на первый взгляд непростую проблему.

Кристиан немного успокоился, поднялся, подошел к окну, посмотрел, как люди-букашки снуют внизу, прочерчивают лестницы в различных направлениях и скрываются в здании, где разместилась и его контора.

Раздался звонок. Кристиан бросился к телефону, вышло неловко — перевернул карандаши, поднял трубку.

Молчание…

Он напрягся, затаил дыхание, прислушался, стараясь уловить хоть какой-то шорох. Ничего. Положил трубку, сглотнул слюну, холодные иглы впились в спину. Минут десять не отходил от аппарата. Телефон молчал.

Кристиан спустился выпить чашку кофе, вернулся. Зря ходил — сердце и без того колотилось как бешеное, теперь же выскакивало из груди.

Снова зазвонил телефон. Кристиан поднял трубку. Шорох, щелчки, далекое гудение. Он что-то прокричал в трубку. Никто не ответил. Кристиан опустил трубку на рычаг. Откинулся в кресле, ослабил узел галстука.

Началось…

Ему сигнализируют — пора принимать решение. Но какое? Чтобы он ни решил, жизнь его круто изменится: или он навсегда — страшное, не оставляющее надежд слово — останется серым, безликим существом без возможностей, пожизненным исполнителем, мелким и быстро стареющим, человеком типа нуль или убьет другого и попробует все изменить.