СТОЛлетие
Шрифт:
Нанял он специалистов: ту дверь на петли повесить. Только сам больше остальных и работал. Тогда Григорий и переусердствовал – спину потянул. Два дня от него лекари не отходили, уж думали, что дверь ему теперь и ни к чему. Но крепкое сибирское здоровье не подвело, и через две недели он уже ходил, ни за что не держась.
Не мог банкир нарадоваться той двери. Особенно его приводило в восторг оказанное к ней внимание посторонних. Пришел однажды купец, спросил разрешения замеры сделать. Так Григорий на радостях чуть оригинальный чертёж не отдал, да вовремя спохватился.
Была у него мечта: Сибирь сделать не хуже Питера или Москвы. Чтобы приезжали сюда богачи да деньги свои здесь тратили. Чтобы дороги и города строили, а с ними заводы и фабрики, и чтобы народ богател на земле Сибирской, ведь недра её полны богатств. Почва плодородна, а в лесах полно зверья всякого. Но самое главное – народ. Люди у нас какие хорошие! Мастеровитые, трудолюбивые, умные. В беседах с разными купцами да с миллионщиками Григорий эти достоинства отмечал. Многие соглашались, а некоторые смеялись, говорили, что русского мужика водкой в любое русло направить можно.
Жил Григорий большой мечтой, растил двенадцать душ-детей, смалу прививая им любовь к труду и к России. Верил он, что поднимется Сибирь-матушка. Верил он аж до самого 1917 года, пока не начались брожения, волнения. Пока не начался Красный террор во имя «светлого будущего». Новости были о революции, о вооружённом перевороте во главе с каким-то Лениным, об ополчениях. Всё это происходило где-то далеко в Москве, в Петрограде, и хотелось верить, что никогда не дойдёт до Сибири.
Надежды, увы, не оправдались. В начале восемнадцатого года местная жандармерия не раз вступала в перестрелку с какими-то Революционными ячейками, количество которых росло день ото дня, а к середине того же года повстанцы уже хозяйничали в городе. Однажды Григорий сидел у себя в кабинете, когда забежала жена и сказала, что какие-то люди требуют его. Он спокойно встал, велел всем оставаться в доме, а сам пошёл на выход. Дверь толкнул аккуратно, но та не открылась. Пришлось толкать с силой, и она аж заскрипела со стоном.
– Что за чертовщина? – выругался он, стоя на пороге и оглядывая дверь. – Надо будет разобраться.
Не знал Григорий тогда, что преданная дверь не случайно его не выпускала. Она видела, что за люди пришли.
У дома его ждали человек десять – двенадцать. Один из них был одет в кожаную куртку. На руке у каждого виднелась красная повязка.
– Чем могу быть полезен, господа хорошие? – спросил Григорий, улыбаясь и стараясь держаться спокойно.
Он знал, что жил всегда по совести и зла не делал.
Все ждали, что тот парень в кожанке ответит банкиру, но после небольшой паузы он расстегнул кобуру, достал наган и, не говоря ни слова, выстрелил Григорию в грудь, в его большое, доброе сердце. Хозяин сразу и не понял, что так больно кольнуло. Он ещё стоял несколько секунд, а потом начал падать, понимая, что уже ничего не успеет сделать в этой жизни, даже перекреститься.
Находившиеся рядом с этим революционером от неожиданности присели или шарахнулись в сторону, не веря произошедшему. Никто не ожидал такой развязки.
– Так будет со всеми эксплуататорами и капиталистами! – сказал юный палач, пряча наган в кобуру.
Он гордо окинул взглядом напуганных единомышленников и пошёл вверх по улице. Немного постояв, человек пять бросились его догонять, остальные пошли в другую сторону, наверное, зная, что Григорий, несмотря на его высокий чин и состоятельность, был достойным человеком, заслуживающим уважения…
В это время на пороге уже рыдали, кричали женщины и дети. Мужики сжимали кулаки, понимая, что это начало большой беды. Григория занесли в дом, и уже через 2 часа в доме было очень много народу. Одни клялись отомстить заезжему революционеру, другие призывали уходить в тайгу.
Вечером решено было созвать всех своих, где старейшины примут решение. Весь оставшийся день прошёл в молебне за упокой души убиенного.
В дом постоянно приходили люди, не только староверы, а все, кто его уважал. И таких было много, очень много. С заходом солнца дверь закрыли. В полночь собрался народ и всю ночь помогал грузить обозы. Дети тихо плакали, но понимали, что такие перемены необходимы.
Вот так однажды несколько тысяч русских людей, конные, пешие и на обозах, покинули насиженные и обжитые места, взяв курс на Китай. Те самые люди, мечтавшие о сильной и богатой России, покидали её, чтобы на долгие годы поселиться в чужой стране. Они не бежали – они уходили от неминуемой смерти. Увозили с собой культуру и любовь к труду. По дороге на чужбину они потеряют сотни людей. Вся дорога будет отмечена могильными крестами. Но самый первый крест установлен Григорию Афанасьеву.
В городе после отъезда староверов воцарилась паника. Целые районы и деревни вокруг города опустели за один день. Брошенные дома ещё какое-то время стояли нетронутыми, пока не пришла директива из реввоенсовета – экспроприировать капиталистическое добро. Что тут началось… Но не любили советские книжки говорить о мародёрах – их называли экспроприаторами. Брали всё, что могли, а что не могли – портили или бесцеремонно уничтожали.
Когда в дом Афанасьевых ворвались вооружённые люди, стало ясно, что им не до красивого. Они смеялись, матерясь, искали еду и ценности, круша и ломая, что встретится на пути. Из дома вынесут почти всё, кроме меня и шкафа, а спустя какое-то время придёт красный комиссар и решит, что штаб реввоенсовета будет здесь. С этого дня начнётся в моей жизни большой кошмар. Сколько людей, сколько судеб пройдет мимо меня. Начнут убивать граждан только за то, что те думают иначе или мечтают о другом. Новая власть пожелает сначала всё разрушить, а потом на пепелище строить своё. Афанасьев же хотел, чтобы все жили в достатке, а новая власть за такие мысли будет ставить к стенке. Всё чаще и чаще я буду видеть пьяных людей и всё реже работяг. Всё реже люди станут говорить о Боге и всё чаще материться. Поиск и уничтожение врагов станет нормой жизни. Если врагов больше нет, их надо придумать и в конце концов уничтожить. Я понял – чтобы меня не покоробило, надо меньше обращать на всё внимание. Пусть начальники сменяют друг друга, пусть на смену икон пришли портреты идолов, моя судьба – нести на себе этот груз нового времени.
Я мог бы рассказать несколько историй, но они будут слишком похожи друг на друга. Пропущу несколько лет. За это время меня перевезли в новое здание, что на центральной площади, разместив в кабинете начальника НКВД. Не было у меня постоянного хозяина аж до 1938 года. Итак…
Следующим моим владельцем станет Пётр. Он войдёт в кабинет в чине майора и будет хозяином в этом небольшом сибирском городе. Мы как-то встречались с ним – в восемнадцатом году. За эти двадцать лет он очень изменился: повзрослел, возмужал, на лице появилась уверенность в правильности своих поступков. Но начну по порядку. Всё, что сейчас поведаю, было собранно мною в историю из рассказов, бесед, писем, телефонных звонков.
Итак, в небольшом сибирском городке жили-были три товарища: Пётр, Семён и Екатерина. Проживали на одной улице, недалеко друг от друга. Росли, учились, играли вместе. В общем, были не разлей вода. И, будучи подростками, клялись друг другу в вечной дружбе. Скажу больше – и Пётр, и Семён любили Катеньку. Та же любила их обоих, но не знала… кого больше. Все соседи и друзья подшучивали над ними. Ребята часто ходили гулять втроём, и Катенька держала мальчишек под руки. Они были счастливы и ужасно горды тем, что такие смелые. Подростки родом из простых пролетарских семей. У Кати отец погиб в Первой мировой, и его место занял дядя Витя, который исчезал на несколько дней – недель, а появившись, устраивал на улице большой праздник.