Стоунхендж

Никитин Юрий Александрович

В конце она видимо устала, рубила медленно, все время косясь на него, и Томас последним мощным ударом перебил толстое дерево, сильно пнул в створки ворот.

— Готово!

Сверху обрушился грузный страж, едва не вывихнул шею. Томас от неожиданности даже упал на колени, едва не клюнул носом землю. Сердясь, что в такой нелепой позе его увидела Яра, заорал:

— Хватит бросаться! Слезай!

Олег как рыжий вихрь двигался по стене, стражи падали то в одну сторону, то в другую. Услышав рыцаря, он прыгнул с разбега прямо в

седло. Конь присел от внезапно обрушившейся тяжести, всхрапнул и заспешил вслед за двумя сотоварищами.

Обернувшись, Томас увидел, как сбитые со стен стражи пытаются встать, ползают по двору, цепляются за стены. Удивленно покачал головой, прокричал в бешеной скачке:

— Своих жалеешь?

— Все свои... — донесся ответ.

— Кто?

— Все люди на белом свете...

— Но это ж твои русичи!

— Твой пророк изрек, что нет ни эллина, ни иудея, ни урюпинца... Даже англы и то, как погляжу, почти люди.

Они вырвались за ворота... успели вдохнуть свежий воздух... как вдруг из-под конских копыт вверх ударили, разбрасывая пыль, тугие струи жгучего черного дыма.

Кони поднялись на дыбы. Томас закашлялся: черный дым проник в легкие, раздирал грудь, на глазах закипели злые слезы. Он ощутил, что пальцы выпускают повод, а седло ускользает, как мокрая рыба.

Удара оземь почти не ощутил, кашель сотрясал тело. Сквозь слезы в глазах видел, как из дыма возникли темные фигуры с замотанными тряпками лицами. Грубые руки схватили, связали и потащили обратно в город.

Больше он ничего не помнил.

Выныривал из черного дыма Томас мучительно. Голова раскалывалась, словно угорел, хотя черный дым был не простым дымом: так просто не свалил бы с ног. До сих пор во рту жгло, словно наглотался черного перца. Но перец ради его пленения даже Семеро Тайных жечь не станут, дорого.

Олег и Яра уже сидели, туго связанные, прислонившись спинами к каменной стене. Слабый свет падал из узкого окошка под потолком, пахло прелой соломой, мочой и гнилью.

Олег сказал сочувствующе:

— Очнулся? Ты противился дольше всех... потому и наглотался больше.

Томас приподнялся, скривился от боли: тугие веревки врезались в руки, скрученные за спиной.

— Перегрызи мне веревку, — попросил он Олега. — Когда придут за нами, мы должны быть готовы.

— Идет. А ты пока грызи Яру.

Томас ощутил, как сзади его руки дергают, сам лег на бок. Тугие веревки так врезались в ее нежную кожу, что та посинела, а под веревками были ссадины. Он ощутил приступ такой слепой ярости, что попадись ему сейчас тот, кто сделал такое, даже со связанными руками размазал бы мерзавца по стенам.

— Потерпи, — сказал он негромко, — я сейчас...

Он наклонился, но со скрученными за спиной руками двигался неуклюже, ткнулся лицом ей в спину, сполз к веревке. Случайно, так он себе объяснил, коснулся щекой ее пальцев. К щеке сразу прилила кровь, он ощутил, как боль в голове исчезает, уходит бесследно.

Ведьма, подумал он. Только ведьмы могут исцелять одним прикосновением. Гореть ему в аду вечно...

Он заставил себя оторвать щеку, ее пальцы покраснели и распухли еще больше, начал грызть веревку. Губы его несколько раз касались ее нежной кожи, он чувствовал ее нежный аромат: от тонкой кожи пахло травой, лесными цветами и чем-то неуловимым, от чего его сердце захлебывалось в странной сладкой тоске.

Яра не двигалась, он чувствовал, как она застыла, даже будто перестала дышать. Видимо, терпела, старалась не мешать. Внезапно он ощутил, что ему стало легче держаться, непроизвольно уперся руками о пол, услышал сзади хриплый голос:

— Тьфу... Где они такие вонючие веревки нашли...

Томас стряхнул остатки веревок на пол, занемевшими пальцами бережно взял ее скрученные руки.

— Потерпи еще чуть, — прошептал он.

— Да я ничего... Мы все в одной яме, — прошелестел ее ответ, странно невраждебный.

— То мы. А ты не должна...

Он с яростью грыз веревку, наконец бережно вынул ее посиневшие кисти, осторожно разминал, корчась от мысли, что сейчас ее руки колют тысячи невидимых иголок, когда кровь возвращается в онемевшие пальцы.

Послышался сильный хлопок. Калика встал, с отвращением стряхнул обрывки веревки. На кистях были кровавые ссадины. Похоже, не дождавшись, пока гордый рыцарь перегрызет и ему, попросту разорвал путы.

Единственная дверь была на высоте в два человеческих роста. Можно бы, встав Томасу на плечи, дотянуться, но чтобы выбить ее, надо упереться, а противоположная стена далековато. Стены из толстых глыб, Олег даже простукивать не стал, чутье подсказало, что подземного хода или тайного лаза нет.

— Обереги ж предупреждали, — пробормотал он.

— Что?

— Каменный гроб предрекли...

Томас, все еще разминая ее распухшие кисти, сказал:

— Похоже, скифы сильны задним умом.

— Похоже, — согласился Олег. — Наверное, от них это стало национальной чертой и русичей.

Томас не слушал, он видел, как закусила губу Яра, а синева на вздутых кистях, таких нежных и тонких, переходит в багровость. Сейчас ей больно, а помочь он не в состоянии, не знает, как взять эту боль на себя, ибо он, Томас Мальтон Гислендский, обязан заботиться о своем отряде и особенно — о конях, стариках, детях и женщинах...

— Где твой мешок с чашкой теперь? — подумал Олег вслух.

Томас против обыкновения не дернулся, дул на вспухшие пальцы женщины, держа их на весу бережно, как корону Римской империи, едва не лизал, дышал, будто его дыхание было целебным. Яра против обыкновения не вырывалось, явно сил не было. Сидит, закрыв глаза, откинулась на стену, плечи обвисли, даже рот приоткрылся. Не так, конечно, чтобы ворона влетела, но все же, все же... Только что слюни не пустила.

— Святой Грааль, — напомнил Олег.