Стоунхендж

Никитин Юрий Александрович

Палач поклонился хозяину, пошевелил угли. На жаровне вспыхнули крохотные багровые язычки. Железный прут начал наливаться багровым, словно заполнялся свежей кровью жертв.

Томас передернул плечами. Глаза его не отрывались от пылающего железа.

— Разве мы похожи на иудеев?

Кичинский захохотал:

— А жиды пошли разные! Есть и такие, как ты: белобрысые и даже с голубыми глазами. Эти гады самые опасные!

Томас воскликнул:

— Но я — рыцарь! Где ты видывал, чтобы иудея принимали в рыцари?

Пан Кичинский

задумался. Потом махнул рукой.

— Ты мог купить это благородное звание. У вас, жидов, куры денег не клюют. Все продаете и покупаете. Даже Христа продали. Добро б за деньги, а то за тридцать серебреников!

Олег предположил:

— Может быть, то были не иудеи? Те бы запросили больше... Впрочем, они не последние дурни: он в те годы больше и не стоил. А я б и сейчас не дал.

Огонь в жаровне разгорался ярче. На лбу Томаса выступили крупные капли пота. Дрогнувшим голосом предложил:

— А как начет поединка? Иудеи, как известно, трусливая нация. Они драться не любят и не умеют. Я с оружием в руках докажу, что не иудей!

Пан Кичинский морщил лоб, взвешивал такую возможность. Развел руками:

— Они, с их деньгами, предпочитают драться чужими руками. А сами в сторонке. Мы бьемся за их интересы, порой того не замечая. Но когда прижмет, когда не будет другого выхода, думаю, иудей будет драться не хуже любого рыцаря. А то и лучше!

— Почему же? — вздыбился оскорбленный рыцарь.

— Из трусости, — пояснил пан Кичинский любезно. — Вы так боитесь быть побитыми, что дни и ночи можете проводить в зале для упражнений. Можете научиться драться так, что никакой рыцарь не выстоит!

Томас попробовал зайти с другого конца:

— Но зачем бы мы явились лазутчиками?

— А вы, проклятые жиды, мечтаете о восстановлении вашего Израиля! И все делаете, чтобы восстановить царство жидов, а потом еще и накинуть ярмо на все другие народы. У вас как написано: вы, мол, единственно избранные богом, а все остальные народы — рабочий скот для вас. Только говорящий скот. Друг у друга вам красть нельзя, а у нас — можно!

— Да, но зачем...

— А вы следите за теми, что вас насквозь видит и разоблачает! Все ваши хитрости рассеиваются, как дым, когда звучат слова пана Кичинского. И вам никогда не захватить власть во всем мире, пока я на страже интересов людства!

Палач смерил взглядом могучую фигуру Томаса, затем перевел глаза на калику.

— Каких здоровенных быков привели!.. А у меня на дыбе... гм... ладно...

Томаса, что орал и сыпал руганью, растянули на дыбе. Палач начал поворачивать ворот. Заскрипело, натянулись ремни. Лицо Томаса побагровело, вздулись жилы. Пан Кичинский велел подать ему стул, из другого угла принесли — высокий, с резной спинкой и высокими подлокотниками. Страж смахнул пепел, пан Кичинский опустился легко и настороженно, готовый в любой миг вскочить.

— С какой целью, — спросил он негромко, но властно, — заслали вас в мои земли?

— Мы... сами... — прохрипел Томас.

Палач по знаку Кичинского нажал на ворот сильнее. Томас сцепил зубы. Пан Кичинский чуть подался вперед.

— Ну-ну!.. С порванными жилами ты будешь годен разве что на корм собакам. Но сперва я еще сдеру шкуру. Медленно!.. Говори, что тебе твои верховные жиды велели сделать в моем замке?

— Ка...кие... жиды? — прохрипел Томас сквозь стиснутые зубы.

— Пархатые! Которые хотят весь мир захватить. Думаешь, не знаю, о чем мечтаете?

— Ты безумец....

Пан Кичинский откинулся на спинку кресла, вытянул вперед руку со стиснутым кулаком, оттопырил большой палец. Некоторое время смотрел в синие глаза рыцаря. Потом улыбнулся и резко повернул оттопыренным пальцем вниз. Пан Кичинский, как понял калика, был образованным человеком. Знал, какой жест подавали римские патриции, чтобы победивший гладиатор прикончил раненого собрата.

Томас вскрикнул, жилы на лбу, на шее, по всему телу страшно вздулись. Несколько мгновений слышно было надсадное сопение палача, он налегал на ворот все сильнее, изо всех сил, но рычаг не поддавался. Крупные капли пота побежали по лицу, он напрягся так же, как и Томас, жилы вздулись толстые, как морские канаты.

Пан Кичинский несколько мгновений смотрел, глаза полезли на лоб. Вскочил с проклятием, ухватился за ворот, вдвоем налегли всем весом.

Послышался треск. Жилы лопались одна за другой, сухо, как будто бы пастух звучно бил кнутом, загоняя скот на дорогу в село. Палач и пан Кичинский повалились на пол, барахтались, орали и ругались.

Кичинский вскочил первым, безумным взором обвел дыбу и растянутого пленного рыцаря. Могучая грудь англа вздымалась часто, словно освобожденная от тяжести. Лицо все еще было багровым, крупные капли пота стекали, оставляя мокрые дорожки. В глазах все еще было недоверие.

Палач, стоя на коленях, заголосил жалобным плачущим голосом:

— Я ж говорил, менять надо жилы и ремни!.. Исхудились, истерлись!.. Какого слизняка растянуть — милое дело, а для этих быков надо новенькое, неизношенное!..

Кичинский плюнул, резко повернулся и пошел вверх по ступенькам. Уже от двери повернулся, бросил резко:

— Я пойду посмотрю с башни, нет ли за этими двумя хвостов. Когда вернусь, чтоб все было готово! Даже если у него вместо жил стальная тетива для арбалетов, чтобы они рвались, как паутина!

Дверь за ним захлопнулась, двое стражей остались на ступеньках. Их глаза следили за каждым движением скованных цепями пленников. Палач суетливо развязывал узлы, скрепляющие части дыбы, торопился, обламывал ногти, ругался, срезал их ножом. Новые ремни нашлись тут же, он спешно менял истертые, потел от страха, выпученными глазами оглядывался на закрытую дверь.

Томас следил за палачом налитыми кровью глазами. Калика не двигался. То ли заснул, то ли мыслил о высоком, то ли полагал, что его очередь придет не скоро.