Стоячие камни, кн. 2: Дракон судьбы
Шрифт:
Ингвильда улыбнулась в благодарность за такое доброе предсказанье, но тут же испугалась: неужели она действительно уезжает с Квиттинга и никогда больше не увидит своей родной матери, Асольва, всех домочадцев?
Но Оддбранд уже выезжал со двора, и лошадь Ингвильды пошла за его конем. Боги не оставили ей ни выбора, ни даже времени на то, чтобы все осмыслить.
За воротами усадьбы она увидела широкую равнину. Поскольку сюда она попала без памяти на руках у Оддбранда, то открывшийся вид берега был Ингвильде незнаком. Чуть в отдалении, на каменистом утесе над морем, четко вырисовывался очерк могучего старого дуба. А на одной из толстых нижних ветвей висело что-то большое, вытянутое.
Похожее на человека.
Ингвильда вздрогнула, ахнула, невольно натянула поводья.
– Не смотри туда, йомфру! – сказал кто-то из хирдманов и потянул повод ее лошади вперед. – Жертвы Одину – не для твоих глаз.
Лошадь шла вперед, а Ингвильда все смотрела, не в силах отвести взгляд. Там, на дубе, раскачивалось под порывами морского ветра тело человека, пронзенное копьем. Лица отсюда не было видно, но ветер трепал длинные пряди светло-русых волос, и только их Ингвильда смогла узнать. И отвернулась, не в силах больше выдержать этого зрелища. В ней бушевали ужас, тоска, смятение. Она узнала свое видение и теперь знала, кого ждала участь жертвы.
– Не хмурься, йомфру! – крикнул ей Оддбранд. – Он будет висеть так целых девять ночей, но зато Один принял нашу жертву! Один даст победу Торбранду конунгу и сохранит жизнь Хродмару ярлу! И твой отец теперь отомщен!
Ингвильда ничего не ответила. Совершенной мести за отца она порадуется когда-нибудь потом, когда успокоится. А сейчас… Она ехала прочь от усадьбы Можжевельник, прочь от дерева, ставшего Конем Ужаса для невольного всадника, и перед глазами ее стоял тот Вильмунд, которого она знала в детстве, – ловкий, красивый, веселый и дружелюбный. Тот, которого больше нет и никогда уже не будет. Но тот Вильмунд погиб не теперь, а гораздо раньше – когда в него вцепился дракон честолюбия, который дает силу сильным, но отнимает ее у слабых. И Вильмунд оказался недостаточно силен для этой борьбы. А она сама? Ведь она знала, знала заранее почти все! Почему же она не помешала Вильмунду и тем самым не спасла его?
Опустив голову, Ингвильда смахивала слезы со щек, но они застилали глаза горьким туманом, не давали смотреть. Что такое знание? Это меч, зарытый в землю и ждущий сильной руки, которая оживит его. Для поступков, способных в этом мире хоть что-то изменить, знания недостаточно – нужны воля и сила. Себя саму Ингвильда ощущала сейчас безвольной и бессильной, тонкой былинкой в волнах, которую бурное море судьбы бросает то к надежде, то к отчаянию, то к радости, то к горю. Лишившись отца, потеряв дом и семью, а теперь и родину, она ощущала себя деревцем, выломанным из земли без корней.
Впереди виднелась крепкая фигура Оддбранда – Сумасшедший Квитт, никогда не слушавший никого, кроме собственного сердца и совести, спокойно покачивался в седле, готовый ехать, если понадобится, хоть в Нифльхель, и уверенный, что и там не пропадет. Он провел Ингвильду через жуткое Ничто, а теперь вез в другой, новый дом, который отныне станет для нее родным и единственным. И при взгляде на него Ингвильда вдруг ощутила горячую благодарность судьбе за опору, в которой она так нуждалась.
На дар ждут ответа, говорил Властелин Битв. Ночью после принесения жертвы Торбранд конунг долго не мог заснуть. Ему вспоминался обряд, в голову лезли вопросы: останется ли Властелин доволен жертвой, чем и как отплатит за нее. И тут же всплывали откуда-то ненужные, неуместные сейчас воспоминания о собственных сыновьях, Тормунде и Торгейре. Тормунду уже сравнялось бы двенадцать – он непременно взял бы сына в поход, будь тот жив. А повернись судьба по-иному – его отроческое тело сейчас раскачивалось бы на дубе где-нибудь над морем, с копьем в сердце, а Стюрмир конунг ожидал бы ответа на свой дар от бога войны и победы.
В усадьбе было тихо, только во дворе и в сенях слышались шаги и негромкие разговоры дозорных. Покой полнился дыханием и посапыванием спящих хирдманов. От медленно дрожащих языков огня в очаге по стенам ходили тени, похожие на великанов.
Торбранд перевернулся: жесткий, набитый свалявшейся шерстью валик, служивший подушкой, горбился посередине, лежать от этого было неудобно. Под головой ощущалось что-то твердое. Запустив руку в изголовье, Торбранд вытащил нечто гладкое, холодное. Ах, да!
Сев на лежанке, он повертел в руках золотое обручье, искусно сделанное в виде свернувшегося дракона. Белые звездочки в глазах сверкали ледяными бликами, словно покалывали крохотными стальными иголочками. Обручье конунгу отдал Оддбранд, коротко сказав при этом: «Ему больше не надо». По этим словам Торбранд догадался, что украшение было снято с Вильмунда. Другой обрадовался бы такому сокровищу, но Торбранд отчего-то усомнился. Золотой дракон был прекрасен, но в нем таилась угроза. Только глупец радовался бы наследству от такого неудачливого человека, как Вильмунд сын Стюрмира.
«Повешу на ясень! – подумал Торбранд, вспомнив дерево в гриднице Аскегорда. – Где лошадка, там и уздечка». Эта мысль вдруг принесла ему облегчение: значит, боги одобрили ее. Снова засунув обручье под изголовье, конунг улегся поудобнее и закрыл глаза, стараясь заснуть.
Вдруг в душном покое повеяло свежим прохладным ветерком – открылась дверь. Торбранд поднял веки. От порога к его лежанке неспешно шел высокий человек в сером плаще, в шапке, надвинутой низко на лоб и закрывающей один глаз…
Торбранд снова приподнялся и сел. Он мгновенно узнал старика, хотя никогда прежде его не видел, и застыл, охаченный трепетом, волнением, радостью, благоговением, тревогой… Можно ли перечесть чувства, наполняющие смертного человека, пусть и конунга, при встрече с божеством? С самим Отцом Богов, Властителем Асгарда! Это и есть ответ, которого он так напряженно ждал.
Сбылось… Сумасшедший Квитт действительно умеет приносить жертвы! Торбранд чувствовал себя заключенным в какие-то невидимые оковы, но это было всего лишь ощущение человеческой слабости рядом с силой бога. Покой был полон этой силой, она стояла в нем, как неподвижный упругий ветер, так что дышать было трудно, но каждый вдох казался необычайно живительным. Спящие хирдманы невольно вдыхали силу будущих побед, и она растекалась по жилам, чтобы потом в битве вдруг вскипеть и выплеснуться бурным потоком.
Больше никто в покое не проснулся, не пошевелился, а Торбранд уже не знал, сон это или явь. Вернее всего, грань сна и яви, ясности и безумия, где и происходит встреча человека и бога.
Повелитель Битв сел на край лежанки и дружелюбно кивнул Торбранду. Взгляд единственного глаза Одина был подобен раскаленному острию копья, и Торбранд отвел глаза, не в силах смотреть ему в лицо. Воздух между ними дрожал, как прозрачная грань пламенного язычка. Края серого плаща Властелина, сотканные из тумана, расплывались во тьме. Отец Ратей принес с собой сюда часть своего, высшего мира, и сам оставался в нем. Он был как грозовая туча, таящая молнии; не белая, не черная, не золотая, а туманная, таинственная, почти неуловимая для человеческого глаза. Даже сидя рядом с ним, Торбранд был бесконечно далек от Повелителя.