Страх открывает двери
Шрифт:
– Да, неприятности. Какой-то шутник узнал о грузе у нас на борту. А может, мы просто не понравились ему. Он сунул за рацию взрывное устройство. Детонатор и взрыватель сработали, а начинка – гелигнит, тротил или еще какая-то хреновина – не взорвалась. Вышла из строя рация. Хорошо еще, что Барри захватил с собой полный ящик запасных деталей. Он только что отремонтировал рацию.
Мое лицо стало мокрым от пота, руки дрожали. Голос тоже.
– Ты хочешь сказать, что кто-то подложил бомбу и пытался взорвать самолет?
– Да.
– Кто-нибудь ранен? – я с ужасом ждал ответа.
– Успокойся, брат. Только рация вышла из строя.
– Слава
– Ты только не волнуйся, но вот уже 30 минут у нас на хвосте висит сторожевой пес – какой-то самолет американских военно-воздушных сил. Из Барранкильи, должно быть, вызвали эскорт, чтобы присмотреть за нами, – Питер резко рассмеялся. – Ведь американцы весьма заинтересованы в грузе, который у нас на борту.
– Что это за самолет? – я совершенно растерялся, ведь он не только прошел 200-300 миль до Мексиканского залива, но к тому же еще и перехватил наш самолет без радионаведения. – Тебя предупреждали об этом самолете?
– Нет, но тревожиться нечего, он и вправду американский. Мы только что разговаривали с кем-то из его экипажа. Им все известно и о нас, и о нашем грузе. Это старый «Мустанг», оборудованный дополнительными бензобаками для дальних рейсов. Истребитель не смог бы так долго продержаться в воздухе.
– Понятно, – видно, я, как всегда, волновался без всяких на то оснований. – Какой держишь курс?
– Постоянный 040.
– Где находишься?
Он что-то сказал, но я не разобрал. Прием ухудшился, нарастали помехи.
– Повтори, будь добр…
– Барри сейчас исправляет навигационный прибор. Трудится вовсю. Просит еще минуты две…
– Дай мне Элизабет.
– Привет, Вилко! – Потом пауза, и снова ее голос. Голос женщины, которая была мне дороже всего на свете: – Я очень сожалею, дорогой, что мы так напугали тебя. – В этих словах была вся Элизабет: сожалела, что меня напугала, и ни слова о себе самой.
– У тебя все в порядке? Ты уверена, что у тебя…
– Конечно, – голос ее тоже был отдаленным и еле слышным, но в нем звучали присущая ей жизнерадостность и бодрость. Я слышал их, хотя нас разделяли 15 тысяч километров. – Мы почти у цели. Вижу на земле огни, – минутное молчание, и ее тихий, едва слышный голос: – Я очень люблю тебя, дорогой. Люблю навсегда, навсегда, навсегда…
Счастливый, я откинулся в кресле, расслабился и наконец-то начал успокаиваться. Потом вскочил и уже наполовину наклонился над рацией, как вдруг услышал крик Элизабет и вслед за ним резкий, голос Пита:
– Он пикирует прямо на нас! Ты слышишь?! Этот подонок спикировал прямо на нас. Он открыл огонь и стреляет из всех пулеметов. Он идет прямо…
Голос Пита перешел в какой-то задыхающийся, булькающий стон. Стон прервал отчаянный и мучительный крик Элизабет, и в то же самое мгновенье меня оглушило стаккато взрывающихся снарядов, от которого завибрировали наушники на моей голове. Все это продолжалось не более двух секунд, а то и меньше. Потом тишина: ни пальбы, ни стона, ни крика. Гробовая тишина.
Две секунды. Две секунды, отнявшие все, что было для меня жизнью. Две секунды, оставившие меня в полном одиночестве в пустом, жестоком, разрушенном и бессмысленном мире.
Моя красная роза стала белой.
Это произошло 3 мая 1958 года.
Глава 1
Не знаю, какого именно человека я ожидал увидеть за полированным столом красного дерева. Подсознательно
Судья Моллисон очень разочаровал меня. Он не соответствовал ни одной из моих характеристик, за исключением, возможно, моральных принципов, а их с первого взгляда не обнаружишь. Он был молод, чисто выбрит, в безупречно сшитом светло-сером костюме из тонкой шерсти. Галстук старомодный. Что касается мятной водки, то сомневаюсь, что он вообще заглядывал в бар, если не считать случаев, когда у него возникало желание прихлопнуть это заведение. Он выглядел мягким, не будучи таковым, он выглядел умным и полностью соответствовал этому определению. Его ум был острым, как игла. И сейчас, проткнув меня ею, он с бесстрастным лицом наблюдал, как я извиваюсь. И выражение его лица было мне совсем не по вкусу!
– Давайте, давайте, говорите, мы ждем ответа, мистер… э… Крайслер. – Он не выразил словами, что не верит тому, что мое имя Крайслер, но если бы присутствующие в зале суда люди не заметили недоверия в его тоне, они с успехом могли бы сидеть дома и не искать развлечений.
И, конечно, не могли не заметить его тона несколько школьниц, которые, с круглыми от впечатлений глазами, храбро постигали уроки уголовного права в атмосфере греха, порока и беззакония. Не могла не заметить этого блондинка с грустными глазами, спокойно сидящая на скамейке в первом ряду, а также огромный, заросший черными волосами обезьяноподобный тип в четвертом ряду. По крайней мере, его сломанный нос под едва заметным просветом между бровями и лбом то и дело заметно подергивался. А может, его просто донимали мухи. В зале суда их полным-полно. Я с раздражением подумал, что если внешность человека говорит о его характере, то этот верзила должен был бы сидеть на моем месте. Я снова повернулся к судье.
– Вот уже в третий раз, судья, вы испытываете затруднения, припоминая мое имя. Между тем некоторые наиболее сообразительные люди, слушающие вас, уже уловили его. Вам следовало бы быть более собранным, мой друг!
– Я вам не друг, – голос судьи Моллисона был подчеркнуто официальным и недружелюбным, – и вы еще не на скамье подсудимых. Здесь нет присяжных заседателей, и дело только слушается, мистер… э… Крайслер.
– Крайслер, а не э… Крайслер. Но вы ведь чертовски уверены, что суд состоится. Не так ли, судья?