Страх звёзд
Шрифт:
Томаш вздохнул. Ненависть Лады к Бакару казалась ему чем-то совершенно противоестественным – ведь в ней самой текла бакарийская кровь.
– Ты так говоришь, как будто я в этом виноват! Считай, благодаря мне мы оттуда выбрались. Других вариантов не было.
– Ты серьёзно? – Лада так сильно сжала подлокотники ложемента, что пальцы у неё побелели. – Тебе напомнить, как мы вообще в эту задницу попали?
– Каждый может ошибиться.
– Не каждому это позволено!
Перед самым началом военных действий они стояли на Литии, успешно разобравшись с последним заказом. Слухи о том, что холодное противостояние между двумя планетами может перерасти в открытую войну, ходили уже давно, но Томаш не придавал
– Насир на Литии долго оставаться не мог, – сказал Томаш. – Не держать же его всё время запертым в корабле с включёнными гравами.
– Мы могли пойти к Черне. Там всегда кто-то нужен. Операторы строительных дронов, пилоты – да кто угодно. Переждали бы всё это, оставаясь свободными людьми.
– Свободу у нас никто не отбирал.
– Это тебе так кажется.
– Чего теперь спорить? Я же не против был на Черну идти. Колонии так колонии. Но мы на последней ходке столько могли поднять, что…
– И как? Подняли?
– Я ошибся! Смирись с этим! Или сломай мне что-нибудь. Кстати, я уверен, что, если бы мы сейчас торчали на Черне, ты бы вообще с катушек слетела. Мы бы там все поехали. Это же долбаная тюрьма!
Лада встала из ложемента.
– Примешь вахту? Устала я… от всего. Пойду, прилягу.
– Давай.
Лада вышла коридор. Томаш оглядел сумрачную рубку, к которой за последние годы привык так сильно, что даже во сне часто видел себя в ложементе, изучающим показания приборов летящего навстречу пустоте корабля.
Генератор выдаёт сто процентов мощности, скорость на один и два процента выше расчётной, на радарах – чёрная тишина.
Томаш схватил с панели кадол, покрутил в руке и прицепил себе на висок. В глазах тут же померкло, как при обмороке, гул от системы рециркуляции сменился напряжённой тишиной – и уже в следующее мгновение Томаш поплыл в зияющей пустоте навстречу далёким звёздам.
В отличие от Лады ему нравился вирт.
Он сам превращался на время в межпланетную тарку, падающую на чудовищной скорости в пропасть из звёзд, и перед ним, точно видения из безумного сна, возникали образы, которые невозможно было увидеть человеческим глазом. Всё, что улавливали сенсоры «Припадка», тут же транслировалось в вирт – бесцветные газы от выхлопов окрашивались по настраиваемой палитре, мельчайшие вплоть до нескольких молекул частицы превращались в искрящуюся пыль, корабли, идущие за миллионы миль, отмечались в этом синтезированном пространстве сверкающими струнами (красными для бакарийской сигнатуры и синими для литийской). Стоило лишь приглядеться, как ты мгновенно переносился через огромное расстояние, оказывался рядом с далёким кораблём и мог рассмотреть его во всех деталях. Понимая при этом, что, возможно, его экипаж точно так же разглядывает сейчас тебя.
Показания сенсоров, которые обрабатывал вирт, отставали из-за физических ограничений на несколько секунд – а для отдалённых объектов разрыв мог быть гораздо больше, – и Томаш путешествовал назад во времени. Повсюду кипела жизнь – в остатках после выхлопов, в тепловых шлейфах, в рассекающих темноту курсовых струнах, отмечающих движение кораблей. Обычно. Сейчас же Томаш парил в глухой пустоте – ему достались лишь свет недостижимых звёзд да превратившийся в маленькую капельку Бакар, провожающий его ядовитым фиолетовым сиянием. Томаш даже не сразу заметил обломки, о которых говорила Лада – они проступали неразборчивыми бурыми пятнами, словно оставленные в пустоте следы.
Космос стал мёртвым.
Томаш никогда не ощущал ничего подобного. За всю жизнь он ни разу не выходил в дальний космос, а в пределах сектора отзвуки человеческого присутствия ни затихали ни на минуту. Пока не началась война. Впрочем, ему даже нравилась эта бесцветная тишина, это чувство головокружительной свободы – задыхающийся в смоге Бакар неотвратимо превращался в тусклую точку, и всё вокруг принадлежало только им, только их старенькой тарке.
Томаш всегда мечтал об одном – летать. И Лития, и Бакар казались ему одинаково скучными и неинтересными – торчать на одной планете после того, как испытал сводящее с ума ощущение свободного полёта было для него чем-то сродни тюремному заключению.
К сожалению, на «Припадке» стояла довольно примитивная система вирта, режим полного погружения не работал, и Томаш по-прежнему чувствовал, что лежит в жёстком ложементе. Он давно хотел купить новый вирт, но ценник не просто кусался, а норовил оттяпать руку по самое плечо, и всегда находились более насущные проблемы, высасывающие их и без того скромные капиталы. К тому же Насир и Лада идею с новым виртом не поддерживали. Насир как-то выразился, что вирт «вынимает душу из тела», а Лада заявила, что в режиме полного погружения пользоваться интерфейсом вообще перестанет. Томаш не понимал, чего они боятся – ведь вирт просто показывает то, что происходит на самом деле – за покорёженными переборками их рассыпающегося корабля.
Томаш плыл в искусственном космосе, погружённый в свои мысли, когда в уши ему ударил сигнал системы оповещения, и перед глазами запылали огромные буквы: «Внимание! Падение мощности генератора на 28%». На какое-то мгновение, увлёкшись воображаемым полётом, Томаш даже принял надпись за странный космический объект, мигом заполонивший пустоту полётного коридора. Он заинтересованно потянулся к буквам, но второй гудок вывел его из транса. Томаш выругался и дал команду на отключение вирта.
Он очнулся в ложементе – как после долгого болезненного сна, – содрал кадол и привычным уже движением помассировал виски. После безграничного простора синтетического космоса командная рубка казалась тесным гробом. Стены нависали над ним, давили своей тяжестью.
Над приборной панелью висела голографическая модель «Припадка», рассеченная на две половины, и демонстрировала все свои впечатляющие внутренности, тонкую сеть искристых нервных путей. Несколько ниточек подсвечивались красным. «Внимание!» – загорелась надпись уже в этой реальности. – «Падение мощности генератора на…».
– Что за ерунда… – пробормотал Томаш.
Он взмахнул рукой, и голограмма притянулась к нему, как под воздействием магнитного поля. Одна половинка корабля замерцала и исчезла, а вторая судорожно выросла, оголив ещё больше подсвеченных внутренностей.
– Почему сейчас-то, твою мать! Мы же просто в дрейфе!
Томаш ткнул пальцем в одну из красных прожилок, и перед ним поплыли дёрганые строчки отчёта анализатора. Томаш быстро пробежал их глазами и застыл от удивления – лицо у него вытянулось, а рот приоткрылся.
– Лада! – закричал он. – Насир!
Но ему никто не ответил.
* * *
Томаш вылетел в коридор и чуть не врезался в стену, успев вовремя ухватиться за леер. «Припадок» заваливался на бок, как раненый зверь. Что-то звонко загрохотало, и леер злостно врезался в ладонь, норовя прокусить кожу. Томаш ударился об обшивку стены плечом, едва не разбив лицо.