Страх
Шрифт:
Что за шум? Газеты, письма просятся наружу. (Ударом руки открывает, подкидывает.) Что пишут? Сдохли, упали, нарвались. Писаки, вот бы одного тоже подорвать. А то, блин, ничего путного. На лекциях скучняга. Препы луна-парк городят. Кого колышет, что они говорят. Кого колышет? Молчание не золото, а остров в Карибском море. Сейчас все заочно учатся. Сидишь и читаешь с планшета. Через год магистр всех наук. А тут смотришь на эту утопию в потертых штанах и складки на физии и думаешь: «Бля… они же тоже когда-то девок портили». А наши девки сидят и ничего не думают. Пишут про то, что мир рушится, евро растет, и все боятся скупать их. Вдруг без всего, а многие не столичники, приехали из Йошкар-Олы. Они и правда целый месяц могут картошку жрать. (Звонит телефон. Одновременно.)
Да. Ага. Ты стерва. Ты сука. Что делаю? Провожу ревизию. Иду. Чего? Боишься? Будем вместе трястись.
Щиток искрит, из него
У лифта. Появляется Мама. Она явно не в себе, освобождает шарф, нащупывает кнопку лифта.
Мама. Я не могу. У меня… Они там. Я вхожу, а они… Это же… Я не знаю. Я не могу. Они там на моей… Они же дети. А они… и ничего. Я к ним, они… мое одеяло на полу, и грохот, я от них, потом думаю, сейчас же папка придет. И тогда. Взрыв. Маленький, но тем не менее. Я уже три взрыва пережила. Это… что мне с этим? (Достает из сумки телефон, звонит.) Возьми, тяфка. Когда нужно, не слышит. (Нервно бросает телефон в сумку.) Дед стоит. Парень ходит. Я как будто не у себя дома. (Прикуривает от счетчика.) Конечно, давно мечтаю переехать. Уже спать не могу. Все скрипит, соседи сверлят. Да в этом доме дырок как после обстрела. Редкий сохранившийся дом, который не успели немцы свалить. Стоит, звенит всеми костями. Жалуется. Но моему нравится, да и дочь устроила хай: «Не перееду. У меня тут друзья. Привыкать к школе? Вот доучусь. Посмотрим». Послушала. Доучивается. Последний год. Доучивает ее этот… а кто это был? Я его знаю? Оставила с этим, чтобы они… Не могла же я им помешать. Говорят, что от этого можно нарушить, как у нее, так и у него. Потом начались бы проблемы, а так, а так… я не знаю. Я-то понимаю, что она уже выросла. Читает «Пятьдесят оттенков», листает «Космо», да и каналы не с мультиками смотрит. А там учат. Позам, и натуральнее, чем в книжке. Я уж и соседа попросила, он разбирается, чтобы только нормальные каналы, без порно и глупостей, он пришел, сделал, так она подошла: «Мам, ты че? Ты реально запрещаешь мне смотреть телик? Я что, шибзик, чтобы меня ограничивать? Ты знаешь, что бывает с теми, которых ограничивают родители?» И начала, начала. Больше мы к этому не возвращались. Да, пришлось включить. А как она поносит то, что мы смотрим. Вы че, про зеков смотрите. Вам че, скучно? Да не то чтобы. Просто когда смотришь про зеков, то понимаешь, что те… ну, не сильно от нас отличаются, и тогда так страшно становится. А она: «Мама, ты уже на пенсию, а тянет к развитию». Все, финиш.
И тяфка хоть бы как-то повлиял на нее. Но нет. Он только и делает, что говорит, говорит, а что говорит… непонятно. Про конец света, про волны. Зачем? Кому ты это? Откуда? Почему все люди такие разные? Есть же нормальные. Что случилось со мной, почему я выбрала именно его? Конечно, я тоже не сахар. Сошлась с ним после того как узнала, что у него должность и квартира. Надоело жить на Алтушке и на автобусе ездить. Да я бы с безногим старпером сошлась, только бы не в комнате с тремя дурами, трындящими про Москву, как в «Слезах». Москва – это лотерея. Вот я и вытянула. (Щиток реагирует.) Да чтоб тебя! Все, надо ехать. От этого дома, студентов. Мне плевать, что думает дочь. Если во всем ей потакать, то…
Из лифта выходит Электрик, за ним Папа.
Мама. Назад!
Папа. Я машину поставил. Там, где нужно…
Мама. Назад!
Папа. Не понимаю.
Мама. Меня надо слушать!
Мама и Папа входят (влетают) в лифт.
Электрик. Ну надо же! Забыл инструмент. Где же я его оставил? Дома. Шефа с Кларой выгуливал, потом чайник поставил, выключил я его или нет? Выключил, наверное. Первый этаж, чего там. Если что – спустился, потушил. Ничего, обойдусь. У меня же громадный опыт. С закрытыми глазами. (Вытаскивает складной нож.) И все. (Ковыряется.) Страдает дом. А это значит, все тут страдают. У меня болит сердце, и ничего нельзя сделать. Щиток – это сердце этого дома. И тоже ничего нельзя сделать. Я, конечно, попытаюсь.
Некоторое время он ковыряется складным ножом, сноп искр вырывается.
Да, это не ВГИК. Рубильники выключать. Все, баста. Гасите свет. Домой. Да, я добрый. Позволял им лишний час посидеть. Постоять. Не знаю, где все, но меня уважали. Без меня они пустое место. Я почти что самый главный. Выше ректора. Что он может по сравнению со мной? Я – проводник, он – так… Кино – это хорошо. Я обязательно после работы один фильм. Кофе пью, чтобы не спать, окно открываю. Вот такой принцип. Хожу на Горбушку каждую неделю. Девять в одном. Все уже скачивают, так мне хочется, чтобы все с душой было. Зашел, выбрал, потрогал, купил. Обмениваю. Там у меня друг уже появился. Черный, студент. Миша. Мика. Он там на оператора
А мне не надо. У меня собаки. Хорошо, что они рядом. Быстро выгулял, и сюда. Недавно был у этих. Там розетка вывернута. Мужик боится тока. Разве нормально? Мне кажется, что я могу лечь в ванную, забросать ее электроприборами, и мне ничего не будет, потому что у меня ток в крови. Так и вижу, как врачиха в поликлинике, вбирая кровь в стеклянную трубочку, говорит: «У вас слишком много электроцитов…» А я «Епти, конечно, я же с током на ти». Я со всеми на ти.
Живу в гостевом браке. Это такой брак, когда жена и муж живут по отдельности. Но так решили: я здесь, а она в Новой Москве, у нее там поликлиника, магазины, мама. Это у меня только две собаки. Шеф ризеншнауцер и Клара такса. Шеф носится, а Клара его успокаивает. А Юлька собак не переносит. Говорит, что от них грязь и волосы. Да, но еще и другое тоже. Я-то с ними с детства. Точнее, с другими, но их тоже так звали. По мне, если животное уходит из жизни, то нужно найти животное той же породы и назвать его по-своему. К людям это тоже относится. Правда, найти человека с тем же именем и породой сложнее.
Катерина – моя радость. Раз в неделю у них. Собак кормлю до отвала и оставляю, а что делать? Конечно, когда возвращаюсь, такое… один раз диван изгрызли. Пружины торчат. В другой раз на меня набросились. С ног свалили. Но потом как-то привыкли. Подстроились. Прихожу, следов не так много, лежат, скулят. Конечно, надо бы съезжаться. Не всю же жизнь. Пока Катька маленькая, ладно. Ради нее на все… (Закрывает крышку.) Только страшно, что тока не боюсь, ничего не боюсь, а этого… (Нажимает на кнопку, машет рукой, идет к лестнице.)
Папа выходит из лифта. Щиток искрит. Папа вздрагивает, отходит. Дрожащим пальцем указывает на щиток.
Папа. Ненавижу. Мне кажется, что от него тоже можно разряд получить. (Морщится.) Я-то понимаю, что он попросту пьян, но почему чем опаснее профессия, тем человек более вызывающе выглядит. Запах, одежда, все в нем кричит о том, что «я не простой служащий, у меня за пазухой нож и завещание в трех экземплярах». Я же не кричу, чем занимаюсь. И никогда не стану этого делать. А вдруг чего… потом кто за это ответит? Все же равнодушные. Никому нет дела. Я бы поговорил с ним, но как… Самое сложное начать. Я начну или он? Он работает, то есть на своем месте, а я вроде как иду мимо. Приходил, конечно, недавно, чинил, смотрел на меня так, как будто я не только не могу розетку делать, но и другое тоже не в состоянии… Конечно, для него все с позиции своей работы – если не шарю, бесполезный. Да могу я. И машина у меня есть, и готовлю я неплохо. Только это. И здесь я тоже могу объяснить.
Магнитная волна передается в секунды. Без света на самом деле просто остаться. Такая штука, как бомба, и мы в каменном веке. За сколько дней Москва утонет в собственном дерьме? Никто не понимает. Я им лозунги, а они: «не лезь, куда не следует». Такое ощущение, что для них это выгодно, вот так вот, наверняка бункеры понаделали и дорогу в райские кущи. А все остальные – под сокращение? (Искрит.) Так и не починил. Чего делал? Завтра проснемся, и всё… плаваем.
Я своих учу, что нужно все делать так, на сто процентов, чтобы ты мог то же самое повторить, не лучше, а точно так. Не починил, не досказал, не докрутил и упал, повесился, все только потому, что не хватило вот этого недо… И не трудно же. Просто посчитал, что если суждено сгореть, то сгорит, и ничего ему уже не поможет. Врачи так же думают. И не больно борются. А зачем? Если он сам просит.
Моя втащила меня в лифт. Мол, сейчас не нужно входить туда. А что там? Тебе не нужно этого знать. Но как же не нужно? Говори, раз начала. Я-то лучше знаю, говорит. Так и не узнал. Но я уже привык, что она там говорит, думает… не знаю. Не посвящает. Дочка меня не признает. Как только каналы ей все отключили, так она такое учудила. Я уж и не лезу. Выросла. Пусть мать воспитывает. У меня хватает отпрысков. Знаю, что Юлька не любит меня. А зачем любить, лишь бы понимала. А она и слушать не хочет. Я исписал кучи тетрадей, говорил с ней, что хочу встретиться с замминистра по обороне. Потому что это всех касается. Земля изрыта. Там метро, диггеры с фонариками – земля еле дышит. Ее скоро вывернет, только это будет точно не смешно. Кому объяснить? Хотел этому электрику, так он от меня бегает. Дед тоже не верит ничему. Мне кажется, что только студенты, да и они смотрят на меня как на Лукьяненко. Ночной дозор. Но я же вам про другое говорю. Что земле хана, если не починить этот дом, не прекратить спать во время обеда и думать о том, сколько денег в кармане у Вовки Курехина. Но я не могу чинить – есть электрик, и спать тоже не могу, на лекциях не поспишь, а Вовка Курехин давно спился и лежит на глубине двух метров, и завидовать, значит, некому. Я в растерянности.