Страхи академии
Шрифт:
— Как много народу, — заметил Гэри, обращаясь к директору, когда они прошли наверх, в ложу докладчиков, и заняли свои места.
— Посещение таких лекций обязательно. Все слушатели Университета сейчас должны быть здесь. — Канцлер окинул взглядом переполненный, гудящий зал. — Надеюсь, мы неплохо здесь смотримся — для тех репортеров, что снаружи.
Гэри лукаво улыбнулся.
— Интересно, как вам удается добиться такой посещаемости?
— За каждым студентом закреплено личное кресло. Когда они занимают свои места, их присутствие автоматически отмечают — если личный код соответствует
— Столько хлопот — и только для того, чтобы заставить людей ходить на лекции…
— Это их обязанность! К тому же все делается исключительно ради их собственной пользы. И нашей.
— Они же взрослые люди — иначе кто бы разрешил им изучать такие сложные науки? Пусть они сами решают, что для них лучше.
Директор плотно сжал губы и приступил к церемонии открытия. Он представил Гэри, тот поднялся. Лекцию Селдон начал так:
— Сейчас, когда всех официально пересчитали, я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли меня послушать, и объявляю, что на этом моя лекция официально закончена.
По рядам прокатился шепот удивления. Гэри окинул взглядом зал и выждал, пока шум уляжется. А потом спокойно продолжил:
— Я не люблю выступать перед теми, у кого нет иного выбора, кроме как слушать меня. Сейчас я сяду, и те, кому не интересна моя лекция, могут с чистой совестью удалиться.
Он сел. Аудитория бушевала. Несколько человек поднялись и направились к выходу. Их буквально освистали те, кто остался. Тогда Гэри встал и еще раз настойчиво повторил, что все, кто хочет уйти, свободны.
А потом начал лекцию — не перед полным залом, зато теперь он говорил только для тех, кого по-настоящему волновало… будущее математики. Он говорил о вечном. Не о катящейся к закату Империи, а о бесконечной, полной тайн и загадок прекрасной науке — математике.
Глава 8
Женщина из Министерства Культуры говорила, глядя себе на кончик носа:
— Ваша группа, конечно же, непременно должна с нами сотрудничать.
Гэри недоверчиво покачал головой.
— Но… с какой стати?
Она одернула форменную одежду и заерзала в гостевом кресле кабинета Гэри Селдона.
— Это программа первоочередной важности. Все математики просто обязаны подчиняться Благим Заветам.
— Мы совершенно не приспособлены для того, чтобы войти в состав…
— Мне понятны ваши сомнения. Однако мы в Министерстве полагаем, что именно эта чувственная симфония — то, чего недостает, чтобы э-э-э… оживить вид искусства, который пока переживает нечто вроде застоя.
— Я так не считаю.
Женщина из Министерства откровенно возмутилась и заулыбалась неестественной, натянутой улыбкой.
— В нашем представлении этот новый вид чувственной симфонии, для которого математики — все равно что художники, сможет преобразить саму основу мышления, точно так же, как концепция Эвклида или бесконечный ряд теоретических подделок. Ее нужно преломить сквозь художественное мироощущение, некий особый фильтр…
— Какой именно?
— Компьютерный фильтр, который отбирает самое важное, концептуальное в широчайшем ряду чувственных ощущений.
Гэри вздохнул.
— Понимаю.
Эта
Исследовательские институты вовсе не были тихими пристанищами чистого пытливого разума — любое дело в них было непримиримым соперничеством, борьбой за первенство, бесконечным тяжелым марафоном. Ученые, исследователи — все они проводили долгие часы в напряженных трудах, у большинства были проблемы со здоровьем, неустроенная семейная жизнь и — как результат — высокие выплаты по бракоразводным контрактам. Мало у кого были дети… Ученые чуть ли не зубами выгрызали каждый новый результат, жили в бесконечной погоне за новыми публикациями в научных журналах, жертвовали всем, чтобы увеличить количество печатных работ, а следовательно — и свой вес в ученом мире. Все что угодно — лишь бы толще становилась кипа листов, подписанных их именем.
Чтобы получить одобрение Имперской администрации, нужно было соблюсти кучу формальностей. Это называлось «наполнить содержанием внешнюю форму». Гэри прекрасно знал невообразимую путаницу перекрестных вопросов, на которые приходилось отвечать ученому, прежде чем браться за разработки. Нужно было предоставить администрации подробные тезисы и анализ вида и «содержания» научных разработок. Представить доказательства необходимости исследования, показать практические выгоды от его результатов, обосновать научную новизну и полезность… Объяснить, почему для научной работы нужны именно такие лабораторное оборудование и компьютерное обеспечение, и можно ли обойтись уже имеющимися в наличии ресурсами, если их как-то подновить или переоборудовать… Да еще и осветить философское значение предполагаемой научной работы.
Пирамида власти в научном мире гарантировала, что на долю самых заслуженных и именитых ученых, как правило, приходилось наименьшее количество новых научных разработок. Вместо этого они занимались организационными вопросами и играли в бесконечные игры — в благотворительность. А «Серые» неукоснительно следили за тем, чтобы ни одна разработка не осталась непроверенной. В результате примерно десятая часть «благотворительных» заявок получала гранты на разработку из государственных фондов, и, как правило, только после двух-трехлетней задержки, а выделенной суммы чаще всего не хватало и на половину запланированных работ.
Самое скверное, что, кроме этих несусветных предварительных формальностей, существовала еще и специальная премия тому, кто докажет необоснованность выдачи гранта на любую из заявленных разработок. И потому, чтобы заявка прошла наверняка, ученым приходилось выполнять большую часть работы прежде, чем писать заявку на выделение гранта. Так они подстраховывались от возможных «дыр», которые смогут найти рецензенты в заявленной разработке, старались заранее отсечь боковые, неперспективные ответвления в будущем исследовании.