Страна Печалия

Софронов Вячеслав

— А как имя твое, добрый человек? — наконец догадался поинтересоваться протопоп.

— Яшкой меня кличут. Или Яков Плотников. Кому как нравится. По плотницкому делу и прозвание свое получил.

— Понятно, — промолвил Аввакум, хотя ему как раз было ничего непонятно. — Тебя из монастыря или с архиерейского двора ко мне снарядили?

— Как же, они снарядят! — снова хмыкнул тот. — Сам пришел, по-соседски. Живу я тут неподалеку в слободе. Все одно заказов нет, вот и решил помочь немножко.

— Спасибо тебе, Яков, за то. Семью жду на днях, а как их в такой дом без дверей ввести, и ума не приложу. Теперь другое дело. Сколько за работу свою возьмешь? Говори, не стесняйся. Пусть не

сразу, но расплачусь, если дорого вдруг для меня окажется.

— Да разве в деньгах дело? — сморщился Яшка. — Деньги меж людьми, что блохи на собаке. И без них никак и с ними худо. Сочтемся. Не о том разговор.

— О чем же тогда? — спросил Аввакум, усаживаясь на все тот же деревянный обрубок, уже ранее служивший ему подставкой. — Ты вот скажи мне лучше, почему дом, где раньше тоже люди жили, пустехонек стоит?

— Точно, пустехонько, как у голодного в пузе, — согласился Яков. — Куда все и подевалось.

— А много всего было? — поинтересовался Аввакум.

— Да все было, как у всех: и стол, и лавки, и кровати. Чай, люди здесь не один год прожили.

— И куда все подевалось?

— Ну, как сам хозяин помер, то жена его с детками уехали к родне своей куда-то там. Говорят, с собой, кроме одежи да посуды, ничего и не взяли, все целехонько оставили. Знали, поди, что других людей заместо них поселят.

— И что потом? На двор к владыке свезли или покрали все?

— Зачем покрали. Крадут, чтоб никто не знал, не видел. Наши мужики поглядели, поглядели, дом пустой стоит, никто не живет. Вот у кого надобность в чем случилась, тот каждый себе и взял помаленьку.

— Знаешь имена воров тех? — спросил у него Аввакум, сухо кашлянув. — Назови, а уж я о них владыке сообщу, мигом сыщут и к ответу призовут за воровство ихнее.

— Какие же они воры? — искренне удивился Яков. — Взяли на время… Пришли гуртом и меж собой поделили.

— Как имена тех подельщиков? — настойчиво переспросил Аввакум.

— Да, почитай, все мужики с нашей слободки и побывали здесь, разве всех упомнишь.

— Ты мне хоть одного назови, а там поглядим.

— Нет, батюшка, не тот я человек, чтоб своих выдавать. Мы все тут одна семья, а тебя к нам прислали на какой срок, не известно. Поживешь, поживешь и обратно подашься, а нам-то дальше сообща жить, ты уж сам ищи, куда что делось, и меня в это дело не втравливай.

— Ясно, значит, и ты с ними заодно…

— Супротив всех не пойду. А вам, батюшка, чем смогу — пособлю. Золотых гор не обещаю, а там поглядим. А сейчас меня хозяйка заждалась. Пойду я…

С этими словами Яшка встал с лавки, слегка поклонился протопопу, запахнул свою шубейку, которую не снимал по причине холода и направился к двери.

— Да, — словно что вспомнил он, обернувшись уже у порога, — я там, в сенцах, дровишек принес немного, протопи, а то зябко тут у тебя. — И с этими словами вышел.

Аввакум остался один, не зная, радоваться ли ему или, наоборот, печалиться после всего произошедшего с ним за столь короткий срок. И, надо признать, больше всех поразил его Яков Плотников, пришедший без приглашения и сделав жилище вполне обитаемым. Теперь можно было лечь спать не на пол, а на ту же лавку. Окно затянул пусть не слюдой, что, скорее всего, для Сибири было непозволительной роскошью, но сойдет и бычий пузырь. Зато не сквозит, не дует. И новая дверь не даст теплу выйти наружу. Если бы еще печь добрую изладить да пол настелить, можно зажить вполне беззаботно.

В мыслях протопоп вернулся все к тому же Якову, поскольку, надо признаться, редко ему приходилось встречать бескорыстных людей, которые бы вот так, ни на страх, а на совесть, помогли работой своей ближнему, не ожидая за то положенного в таких случаях вознаграждения.

Но что-то беспокоило Аввакума, когда он вспоминал о Якове. Голубые с зеленым отливом глаза умельца выдавали в нем потаенную хитринку, присущую, впрочем, любому русскому мужику. Только у одних хитрость их бывает направлена на отлынивание от любой работы, будь она по собственному хозяйству или в наем, а тем более в помощь родственнику, свояку или соседу. Про таких говорят: он не перетрудится, но и своего не упустит. Богато люди эти не живут, но и в нужде не маются. Не пропускают они ни крестин, ни свадеб, являясь без зова или особого приглашения. И споют и спляшут после поднесенного хозяйкой ковша крепкого пива. Но случись у кого беда — и не дозваться плясунов тех, скажутся или немощными, или занятыми делом важным. Так и живут они до самой старости своим двором, посмеиваясь с крылечка над соседом, что корячится с утра до вечера за тяжкой работой, надрывая пупок, а потом сляжет в хворобе тяжкой от трудов непосильных.

Именно такой чуть насмешливый взгляд и имел Яшка Плотников. Но не походил он хитринкой своей внутренней на любителя гулянок, которым хоть пень колотить, лишь бы день проводить. Что-то другое крылось внутри него, чего понять протопоп Аввакум никак не мог, сколько ни представлял Якова в разных жизненных случаях, уготовленных повседневной жизнью русскому мужику. И чем дальше думал он о покинувшем его жилище слободском умельце, тем больше хотелось ему узнать, что он за человек, что его подтолкнуло на бескорыстную помощь соседу, которого он до того и в глаза не видывал. И решил в ближайшие же дни расспросить о том слободских баб, которые если знают чего этакое о нем, то вряд ли будут долго скрывать. С этими мыслями он и улегся на новую лавку, с удовольствием вдыхая исходивший от нее свежий запах смолистого дерева.

* * *

Тебе дано видеть это, чтобы ты знал,

что только Господь есть Бог,

и нет еще кроме Его.

Втор. 4, 35

Яшка Плотников был едва ли не единственный человек во всей монастырской слободе, кто никогда не отказывал в бесплатной и бескорыстной помощи братьям своим во Христе. Уж так повелось, что испытывал он к людям звания духовного редкое для русского мужика уважение. А повелось все с детства, от матери, которая не пропускала ни единой церковной службы и, пока была молода, бесплатно обстирывала и обшивала служителей их сельского храма, любезно за то пускавших ее на клирос наряду с другими певчими.

Когда же она за работой той незаметно состарилась, а дети подросли и не требовали уже прежнего ухода и присмотра, то взяли ее послушницей в один из небольших монастырей, находящийся поблизости от их родного села, где она тихо скончалась, завещав Якову навещать скромную могилку ее во всякие праздники, а по возможности заказывать сорокоуст на помин ее мирно отлетевшей в положенный срок души.

Яков и рад был бы выполнять неукоснительно тот материнский завет, но, ведя жизнь простую и безденежную, при всем своем желании не мог делать это, поскольку редких его заработков хватало лишь на худое пропитание. Потому и шел на монастырские работы, чтоб по окончании их робко попросить архимандрита помянуть в молитвах матушку свою, которая обычно после этого приходила к Якову во сне и благодарила за содеянное. И от того он со счастливой улыбкой просыпался по утрам и с нежностью думал о наверняка пребывающей в раю душе своей родительницы, надеясь, что и она рано ли, поздно ли отмолит и его у Господа, упросит допустить сыновью душу в райскую обитель, где они когда-нибудь навечно воссоединятся.