Страна призраков
Шрифт:
В отличие от необъятных задач троллей, деятельность хамелеонов варьируется в зависимости от времени года. Скажем, сейчас, в канун зимы, когда природа готовится к долгому сну, забот у них поменьше. Но и при этом, собираясь вместе на исходе дня, им есть о чем друг другу рассказать — ни дать ни взять односельчане у себя в корчме. Их язык — это язык ритмов и образов, за которым — фоном — немолчное сознавание шума ветра и журчания воды. Сами слоги этого языка сравнимы со звуками ветра, налетающего на препятствия вроде деревьев, или же ручья,
А потому, «слушая», как двое хамелеонов описывают (слова у них звучали не в унисон, а неким контрапунктом) лесистый склон холма, где мышиное семейство угнездилось в корнях того же дуба, что и сова, Найл чувствовал себя вроде незнакомца, который по случайности подслушивает разговор двоих друзей: как бы и дела особого нет, но все равно любопытно.
Тут произошло нечто из ряда вон. Найл уже не «слушал» беседу и в пещере тоже не находился. А был он на расстоянии нескольких миль, на том самом холме, и наблюдал, как идут дела у мышей в их гнезде, что в корнях дуба. Все здесь было предельно реалистично: полускрытая тучами луна, шелест сучьев на ветру, шуршание древоточцев в подгнившей коре. И хотя он был полностью уверен, что по-прежнему находится в пещере хамелеонов, все здесь смотрелось до такой степени достоверно, что убедить его в обратном тоже не составило бы труда.
Свидетельства были налицо. Найл полностью вошел в ментальный мир хамелеонов. Ясно, что способность запоминать реальность иных времен и мест была у них развита несравненно сильнее, чем у человека.
Ему уже довелось однажды испытать нечто подобное. Во время аудиенции, когда великий воитель Хеб Могучий рассказывал о противостоянии людей и пауков, верх в котором одержали восьмилапые, Найла, помнится, коробило от того реализма, с каким представали перед ним сцены расправы над собратьями. Но возможно, с реальностью рассказ отождествляло тогда его собственное воображение.
Внезапно Найл перенесся обратно в пещеру — но, как оказалось, на считанные мгновения. На этот раз один из хамелеонов повествовал о бедственном положении, в котором оказались рыбы, обитающие ниже по течению. В прошлом году сильный разлив повредил заводь, в которой многие из них проводили зиму, беспечно зарывшись в ил или упавшую на дно листву. Найл воочию увидел вывороченные бешеным напором воды деревья, сметенные паводком залежи ила, тщетно борющихся с течением выхухолей, из которых многие разбились в лепешку или утонули. Вспомнилось во всех деталях и то, как он сам однажды едва не пошел ко дну. Видение было таким реалистичным, что Найл невольно глотнул воздуха, как будто ему и впрямь предстояло вот-вот с головой окунуться в пенистый водоворот.
То, что произошло дальше, повергло его в замешательство.
Вдруг подумалось, что при таком быстром течении его заплечную суму вполне уже могло унести в море.
Мысль эта мгновенно поступила в общее русло сознания, а поскольку Найл был гостем, внимание ей было уделено в первую
Тотчас последовал ответ, что он увидел не реку, которая под городом пауков, а другой поток, сбегающий с гор на северо-востоке. А его суму вполне могло прибить к топкому берегу, куда нередко выносит трупы рабов.
Найл увидел эту сиротливую болотистую низменность в двадцати милях от паучьего города. Ущербный свет чахнущей луны над горизонтом делал ее еще более унылой. Чувствовался запах гниющей растительности. Вид довершала разбухшая туша с выклеванными глазами. Что и говорить, место еще то.
В камышах неподалеку Найл оторопело разглядел свою заляпанную грязью суму.
— Э, да вот же она! — воскликнул он, вне себя от изумления, и только тут понял, что все ее видят ничуть не хуже.
От нелепого выкрика картина истаяла, и он опять очутился в пещере.
Вид меркнущей луны дал понять, что ночь уже на исходе; пора бы и двигаться в путь. Однако мысль Найла оказалась услышана, и когда он собрался вставать, старший из хамелеонов сказал, что не одобряет его затеи идти при свете дня: слишком опасно. Лучше внять совету и дождаться наступления темноты.
Найл пояснил, что времени в обрез:
«У меня болен брат, и я должен найти ему снадобье».
«Но людям нужен сон, —последовал ответ. — Безопаснее спать здесь, чем снаружи».
Найл попытался объяснить:
«Но мы спим, лишь когда устаем. А я не устал».
«Это потому, что ты находишься среди нас—К Найлу обращались как бы от единого лица. — Когда окажешься один, почувствуешь усталость».
Найл нутром чуял, что так оно и будет. Но сна и вправду не было ни в одном глазу.
Сложность заключалась в том, что хамелеоны никогда не испытывали сонливости. Утомившись, они просто делали передышку, пригубляя при этом свою изумительную зеленоватую чудо-воду. А их интерес друг к другу, взаимное приобщение к мыслям и чувствам соплеменников делали такое понятие, как сон, просто неуместным.
Еще никогда Найл не сознавал с такой ясностью: люди уходят в сон оттого, что напрочь между собой разобщены.
«Покажи, как ты засыпаешь», —обратились к нему.
Просьба странноватая, но Найл решил не противиться.
Он закрыл глаза и «пошел ко дну», как будто погасил свет в спальне.
Что удивительно, сонливость объяла быстро и легко. Продолжительность дня у человека в среднем шестнадцать часов, а Найл этот порог превысил уже с лихвой. Поэтому биоритмы привычно взялись за свое. Хотя и не совсем удобно засыпать с дюжиной деликатных наблюдателей в твоей голове.
В результате тело погрузилось в приятную дремоту, хотя сознание осталось бодрствовать.