Страна Семи Трав (илл. В. Юдина)
Шрифт:
Наш учитель вопросительно посмотрел на нас.
О! Знаменитые сны на стене! Бульчу в своем репертуаре! Но никогда этот заезженный, известный всей таймырской тундре репертуар не был так кстати, как сейчас!
А ведь он только рассказывал «детям солнца», как живут теперь их родичи, оставшиеся в тундре!..
Я перехватил взгляд Хытындо, который она метнула
Потом она вытащила из-за пазухи желтую повязку с бахромой и завесила себе лицо. Я понял, что это шаманская повязка. Хытындо не хотела видеть торжества Тынкаги, видеть Тынкагу и друзей Тынкаги. Она хотела жить и умереть в том странном мире вымыслов, призраков, который создала сама, чтобы пугать своих соплеменников и, пугая их, безраздельно властвовать над ними…
***
…Так, с желтой бахромчатой повязкой, наброшенной на глаза, опустив плечи, на которых тускло отсвечивают ритуальные побрякушки, продолжает сидеть шаманка Хытындо за стеклом большой витрины в Музее народов СССР. Рядом, у костра, стоит Нырта, небрежно опершись на копье. Вдали, на фоне лесистого ущелья, поднимаются столбы дымков…
Фигуры сделаны на редкость хорошо. Музейный художник сумел удачно расположить их и уловил главное — гнетуще-мертвенное оцепенение, разлитое в этом реликтовом первобытном мирке.
Могу удостоверить: Хытындо из глины и цветных тряпок очень похожа на настоящую Хытындо. О Нырте мне трудно судить. Ведь я, к сожалению, не видел его живым.
Если вы, прочитав эту книгу, соберетесь посетить музей и дойдете до зала позднего неолита, то убедитесь, что подле витрины с Хытындо и Ныртой толпится больше всего посетителей. Здесь дело, по-видимому, не только в искусстве художника, хотя и это имеет значение. Драматическая история двух родов, Нерхо и Нгойбу, заблудившихся в горах Бырранга, стала широко известна из печати и привлекла всеобщее внимание и сочувствие.
Однако вряд ли кто-нибудь из посетителей знает о том, что сотрудник музея, невысокий старик в очках, который, прихрамывая, расхаживает подле стендов и дает объяснения, не кто иной, как прославленный Тынкага нганасанских песен — Петр Арианович Ветлугин!
Лишь очень внимательное, настороженное ухо уловит в его негромком, как бы доносящемся издалека голосе интонации скорби, сожаления, гнева — интонации участника всех описываемых им событий.
Ему порой кажутся невероятными эти события. Ему кажется, что кто-то другой, а не он побывал в ущелье «детей солнца» и на протяжении более чем двадцати лет с помощью верного Нырты боролся против тирании тупой и хитрой шаманки.
Но иногда по вечерам Петр Арианович с разрешения директора задерживается в музее. Он пишет научный труд и, не доверяя памяти и дневнику, предпочитает иметь все нужные материалы под рукой.
Оставшись один в притихших полутемных залах, он с новой силой ощущает себя отброшенным вспять, в каменный век. Настольная лампа очерчивает круг света на лежащей перед ним рукописи. За пределами стола, по углам, громоздится сумрак. Вот там угадываются круглые, оплетенные кожей щиты, там — силуэт «закольцованного» в горах Бырранга гуся, а над ним распалился орел, отбрасывая угловато-зловещую тень на стену — абрис Птицы Маук.
Петр Арианович кладет ручку и откидывается на спинку стула, позволяя себе минутный отдых. Географ думает о «детях солнца». Нагоняя время, они ушли вперед со своими вновь обретенными сородичами, а он, Тынкага, добровольно остался в каменном веке, чтобы написать их обстоятельную историю.
Потом, поработав еще с часок, Петр Арианович разгибается, аккуратно укладывает рукопись в ящик письменного стола и выходит на улицу, в сверкающую огнями Москву, в двадцатый век…
1954 г.