Странная весть о другой звезде

Гессе Герман

А тот все бежал и бежал, среди разрухи и ужаса, покуда не достиг военного стана. Всюду стояли и суетились люди, никто не обращал на него никакого внимания, и он свободно проходил сквозь ряды людей и шатров и оказался наконец у самого большого и красивого - шатра самого короля. Мальчик вошел внутрь.

На простом низком ложе сидел король, рядом лежал плащ, а сзади, в полумраке шатра, притулился слуга, сморенный сном. В глубокой задумчивости король низко склонил голову. Его лицо было красивым и печальным, на загорелый лоб спадала прядь седых волос, у ног лежал меч.

Мальчик застыл в почтительнейшем молчании, как если бы он приветствовал своего короля, и, скрестив на груди руки, терпеливо ждал, когда король заметит его.

– Кто ты?
– сурово спросил

тот, и брови его нахмурились, но взгляд удивленно приник к чистым и мягким чертам юного лица. А глаза пришельца светились такой доверчивостью и добротой, что голос короля невольно потеплел:

– Где-то я уже встречал тебя, - сказал он, - а может быть, подобное лицо я видел в детстве.

– Я никогда не был в этих краях, - ответил посланец.

– Тогда мне почудилось, - сказал король.
– Ты чем-то похож на мою мать. Говори. Я слушаю.

– Я прилетел сюда на птице, - начал мальчик.
– На моей родине случилось землетрясение. Мы хотели похоронить погибших, но у нас не хватило цветов.

– Цветов?
– переспросил король.

– Да, не хватило цветов. А ведь это так худо, когда надо хоронить людей и нельзя устроить праздник цветоприношения, ведь им подобает уходить в красоте.

Тут он с болью вспомнил, как много людей осталось лежать там, на страшных полянах, и голос его пресекся, а король понимающе кивнул ему и тяжко вздохнул.

– Я держал путь к нашему королю, чтобы просить у него цветов, - продолжал посланец, - но, когда я ночевал в храме среди гор, большая птица взялась перенести меня по воздуху к тебе. О милый король, это был храм неведомого божества, на его крыше сидела та птица, а на камне был знак божества, и такой странный: сердце и тоже птица, пожирающая его. Но с большой птицей, которая сидела на крыше, был у меня ночью разговор. И только сейчас мне стал понятен смысл ее слов: она говорила, что в мире гораздо больше страданий и зла, чем я думал. И вот я здесь, и мой путь пролег через большое поле, и я увидел на нем, увы, куда больше страданий и зла, чем могут поведать наши самые страшные сказки. И я пришел к тебе и хотел бы спросить тебя, о король, чем могу быть тебе полезен?

Король, внимательно слушавший его, попытался улыбнуться, но горестные складки на лице были так глубоки, что улыбки не получилось.

– Благодарю тебя, - сказал он, - ничего мне от тебя не надо. Ты напомнил мне мать и уже за это прими мою благодарность.

Мальчика огорчило то, что король не сумел улыбнуться.

– Ты так печален, - сказал посланец.
– Это из-за войны?
– Он не мог побороть искушения и перешел черту учтивости в беседе, но продолжал допытываться: - Все же скажи, прошу тебя, почему вы, живущие на этой звезде, ведете такие войны? Кто в этом виноват? Нет ли твоей вины?

Король вперился в него долгим взглядом; казалось, дерзкий вопрос пришелся ему не по нраву. Но, отразившись в светлых и невинных глазах собеседника, тяжелый взгляд внезапно потупился.

– Ты еще дитя, - сказал король, - и есть вещи, которых тебе не понять. Война происходит не по чьей-то вине, она возникает сама собой, как буря и молния, и все мы, кто обречен вести ее, - не виновники, а только жертвы.

– Значит, вам так легко умирать?
– спросил мальчик.
– У нас на родине смерть никого не страшит, и чуть ли не все готовы, а многие даже рады принять это преображение, но ни один человек никогда даже не помыслит убивать другого. На нашей звезде это невозможно.

Король покачал головой.

– У нас убийства не редкость, - сказал он.
– Но мы смотрим на них как на тяжкое преступление. Лишь на войне позволено убивать, ведь на войне убивают не из ненависти или зависти и не ради выгоды, а потому, что так решила община. Но ты заблуждаешься, полагая, что смерть дается нам легко. Если бы ты видел лица наших покойников, то сам убедился бы в этом. Они умирают тяжело, они мучительно расстаются с жизнью.

Мальчик слушал его, немея от ужаса: жизнь на этой звезде была полна мук и печали. О многом еще он хотел бы расспросить короля, но чувствовал себя

бессильным постичь связь этих темных и страшных вещей, да и едва ли хватило бы ему решимости понять их. Либо эти горемыки - существа низшего порядка и еще не знают светлых богов и находятся во власти демонов, либо на той звезде все пошло вкривь да вкось по какому-то особенному злосчастию, по изначальной ошибке и нелепице. И мальчик подумал, что подвергать своего собеседника дальнейшим расспросам, понуждать к объяснениям и признаниям стало бы для короля мучительным и жестоким испытанием и всякий ответ стоил бы ему новой горечи и унижения. Эти люди, живущие в темном страхе смерти и все-таки уничтожающие друг друга в побоищах, эти люди, чьи лица могут быть так обнаженно грубы, как у того крестьянина, и так глубоко и невыносимо печальны, как у этого короля, - эти люди внушали ему жалость и в то же время казались странными и почти смешными. Да, как бы грустно и постыдно это ни звучало, - смешными и нелепыми.

Но один вопрос он все же не мог не задать. Если эти жалкие создания просто отстали в развитии и были запоздалыми детьми, сыновьями дремуче-жестокой звезды, если жизнь этих людей оборачивалась непрерывной судорогой и кончалась свирепым смертоубийством, если они бросали павших в сражениях на съедение зверям и птицам - ведь об этом повествуют и страшные сказки доисторической поры, - должны же у них быть хотя бы смутные прозрения будущего, грезы о богах, нечто вроде робких всходов души. Иначе весь этот уродливый мир - не более чем ошибка и бессмыслица.

– Прости, король, - с трепетной мягкостью сказал мальчик, - прости, если я задам еще один вопрос, прежде чем покину твою удивительную страну.

– Спрашивая!
– отозвался король, не переставая дивиться этому чужестранцу, который порой казался ему чистым, прекрасным и вырастающим до небес духом и вместе с тем - маленьким ребенком, нуждающимся в покровительстве и не доросшим до понимания серьезных вещей.

– О иноземный король, - начал свою речь посланец, - ты свел меня с печалью. Я пришел из другой страны, и большая птица на крыше храма оказалась права: здесь, у вас, несравненно больше горя, чем я мог вообразить. Страшный сон стал вашей явью, и я не знаю, кто правит вами - боги или демоны. Знаешь, король, есть у нас одно сказание - прежде я считал его досужим вздором. Если верить ему, то и у нас когда-то случались такие вещи, как война, и убийство, и ожесточение. Эти страшные слова давно забыты нашим языком, мы находим их только в старинных книгах сказок, для нас они звучат дико и немного смешно. Сегодня же я убедился в том, что это не выдумка, и я вижу, как ты и твой народ совершаете то, о чем мы знаем лишь из жутких преданий незапамятных времен. Но скажи мне: разве в душах ваших не брезжит прозрение, неужели вы не ведаете, что творите? Знакома ли вам тоска по светлым, радостным богам, по разумным и милосердным вождям и правителям? Неужели даже во сне вам ни разу не привиделась иная, лучшая жизнь, когда никто не желает того, чего не желают все, где властвуют разум и порядок, где люди встречаются только для того, чтобы одарить друг друга радостью и вниманием? Посещала ли вас хоть однажды мысль о том, что мир - это единое целое и нет ничего сладостнее и животворнее, чем замирание перед его ликом и служением ему всей силой человеческой любви? Есть ли у вас хоть смутное представление о том, что у нас именуется музыкой, и божественностью, и блаженством?

Опустив голову, внимал король этим словам. Когда же он вновь поднял ее, лицо его было преображенным и как будто озарялось улыбкой, хотя в глазах стояли слезы.

– Прекрасное дитя!
– сказал король.
– Я, право, не знаю, ребенок ты, или мудрец, или, быть может, само божество. Но могу уверить тебя, что все, о чем ты говоришь, знакомо нам и не вытравлено из наших душ. У нас есть сказание о мудреце стародавних времен, который чувствовал единство мира и слышал его в созвучиях небесных сфер. Довольно тебе? Может статься, ты и впрямь из страны блаженства и даже само божество, но нет в твоем сердце того счастья, той власти, той воли, которым нет отзвука и в наших сердцах.