Странница
Шрифт:
– Проснитесь, дорогой!
– Я не сплю, – шепчет он, не поднимая своих красивых ресниц. – Я дышу тобой…
– Где вы собираетесь меня ждать, пока я буду на гастролях: в Париже или поедете в Арденны, к вашей матери?
Он поднимается на ноги, не ответив, и рукой приглаживает растрепавшиеся волосы.
– Почему вы молчите?
Он берёт лежащую на столе шляпу и направляется к двери, опустив глаза и не проронив ни слова. Одним скачком я оказываюсь рядом с ним и хватаю его за плечи.
– Не уходи! Не уходи! Я сделаю всё, что ты хочешь!.. Вернись! Не оставляй
Что это со мной случилось? Я вдруг превратилась в мокрую от слёз тряпку… Я почувствовала, что вместе с ним от меня уходят теплота, свет, эта вторая любовь, правда, перемешанная с ещё горячим теплом первой, но такая мне дорогая, на которую я и надеяться не смела… Я повисаю на руке моего друга, как утопающая, и, заикаясь, всё твержу, не слыша, что он говорит:
– Все меня бросают! Я совсем одна!..
Он, который меня любит, прекрасно знает, что для того, чтобы меня успокоить, не нужны ни слова, ни рассуждения. Баюкающие руки, тёплое дыханье, когда бормочешь невнятные ласковые слова, и поцелуи, поцелуи…
– Не глядите на меня, мой дорогой! Я некрасивая, ресницы потекли, нос красный… Мне стыдно, что я такая дура!
– Моя Рене! Маленькая моя, совсем маленькая, каким скотом я был!.. Да, да, настоящим скотом!.. Ты хочешь, чтобы я тебя ждал в Париже – буду ждать в Париже; хочешь, чтобы я поехал к маме – поеду к маме…
Смущённая своей победой, я уже сама не знаю, чего хочу.
– Послушайте меня, дорогой Макс, вот что надо сделать: я уеду одна – с чувством побитой собаки… Мы будем писать друг другу каждый день. Мы будем вести себя героически, не правда ли? И дождёмся прекрасного дня, пятнадцатого мая, который нас соединит.
Мой герой с унылым видом покорно кивает.
– Пятнадцатого мая, Макс!.. Мне кажется, – продолжаю я, понизив голос, – что в тот день я кинусь к вам, как кидаются в море, с той же осознанной неотвратимостью…
От его объятий и взгляда, которым он мне отвечает, я чуть не теряю голову:
– Послушай, в конце концов… если мы не сможем ждать, что ж, ничего не поделаешь. Ты приедешь ко мне… Я позову тебя… Теперь ты доволен?.. Ах, вообще-то героизм – это идиотство, а жизнь так коротка!.. Договорились?.. Тот, кто будет уж совсем несчастным, приедет или позовёт к себе… Но мы всё же попробуем, потому что… Медовый месяц в вагоне… Ну, ты доволен?.. Что ты ищешь?
– Я хочу пить, просто умираю от жажды. Позови Бландину.
– Она не нужна. Подожди минутку, я сейчас всё принесу.
Счастливый, успокоенный, он позволяет мне подать ему стакан. Я гляжу, как он пьёт, словно он оказывает мне этим великую милость. Если он захочет, я стану завязывать ему галстук и решать, что дать ему на обед, и приносить шлёпанцы… И он сможет спросить меня хозяйским тоном: «Куда ты идёшь?» Была самкой и вот опять оказываюсь самкой – себе на радость и страданье…
Сумерки не позволяют разглядеть моё лицо, наспех приведённое в порядок, и, усевшись к нему на колени, я разрешаю ему прижать свои губы к моим, ещё вздрагивающим после недавних рыданий. Я поцеловала его руку,
Но вдруг я рывком вскакиваю, несколько секунд молча борюсь с ним, и. наконец, мне удаётся вырваться.
– Нет! – кричу я.
Я чуть было не сдалась, прямо тут, на диване. Его натиск был таким неистовым, таким умелым!.. Теперь, уже вне опасности, я гляжу на него без гнева и позволяю себе только такой упрёк:
– Зачем вы так, Макс? Это нехорошо.
Он плетётся ко мне, послушный, раскаявшийся, на ходу опрокидывает маленький столик и стулья и бормочет что-то вроде: «Прости… Больше не буду!.. Дорогая, как трудно ждать…» – с подчёркнуто детской интонацией…
Я уже не вижу его лица, потому что спустилась ночь. Но в резкости его попытки я угадала не только порыв, но и расчёт… «Ты будешь поймана и не сможешь одна мотаться по дорогам»…
– Бедный Макс, – ласково сказала я.
– Вы что, издеваетесь надо мной? Я был смешон, да?
Он занимается самоуничижением, но произносит эти фразы очень мило, хоть и не без умысла. Он хочет, чтобы я сосредоточилась на его поступке, чтобы не думала о его истинных мотивах… И я, желая его успокоить, позволяю себе солгать.
– Я не издеваюсь над вами, Макс. Нет на свете мужчины, который отважился бы вот так грубо кинуться на женщину, как вы, чёрт этакий, не потеряв при этом своего достоинства. Вас спасает только ваша крестьянская повадка и ещё глаза влюблённого волка. У вас был вид батрака, который в сумерках, после работы, по дороге домой опрокидывает навзничь девку в канаве…
Я ухожу в другую комнату подвести глаза, чтобы взгляд стал глубже и бархатистей, накинуть пальто и приколоть к волосам шляпной иглой глубокую шляпу, форма и оттенки цвета которой напоминают Максу «Ожившие цветы» Шанфлори, этих маленьких фей цветов, у которых на головах шапочки в виде перевёрнутого колокольчика мака, ландыша или большого ириса с падающими на лицо лепестками.
Мы поедем вдвоём кататься на автомобиле по тёмному Булонскому лесу. Эти вечерние прогулки мне очень дороги, я держу его за руку, чтобы знать, что он рядом, и чтобы он знал, что я рядом. Я могу тогда закрыть глаза и грезить, что мы вместе отправляемся в неизвестную страну, где у меня нет ни имени, ни прошлого и где я как бы снова появляюсь на свет с новым лицом и ничего не ведающим сердцем.
Ещё неделя, и я уезжаю…
Уеду ли я на самом деле? Бывают часы, даже дни, когда я в этом сомневаюсь. Особенно в те дни, когда остро пахнет ранней весной и мой друг увозит меня из Парижа в загородные парки. Мы бродим по дорогам, разбитым автомобильными и велосипедными шинами, но из-за этого пронзительного времени года они всё равно выглядят таинственными. Под вечер лиловый туман углубляет аллеи, и случайно найденный дикий гиацинт, нервно вздрагивающий на ветру своими наивно синими колокольцами, кажется настоящей драгоценностью.