Странник
Шрифт:
– Адри…
– Это вы… А я уж подумала – на приступ лезут.
Он усмехнулся, припоминая.
– Давно я тебя не видел… А ведь соседи, дома рядом стоят…
– А я теперь там не бываю…
– Где же ты живешь?
– Здесь…
«Бедная запуганная девчонка, – подумал Арнсбат, – боится одна».
– А здесь что делаешь?
– Воюю…
Она поднялась на ноги, подтянув рогожу на плечи. Как ни было темно, Арнсбат разглядел, что одета она черт-те во что: в какую-то рваную мужскую рубаху с прожженными по краям рукавами, юбка из дерюги, ноги обмотаны тряпками.
– Что это с тобой?
– Платье и плащ совсем обгорели… когда пожар тушила
– И как же ты воюешь?
– Как все… не сидеть же.
– Сколько тебе лет, Адри?
– Будет шестнадцать.
– А если убьют – не страшно?
– Если сразу – чего же тут страшного? А город жалко – люди… дети маленькие…
– Славная девка, боевая девка, – сказал Хайнц, подошедший сзади, – тоже, видимо, проверял посты. – К оружию привыкла.
Бургомистр разглядывал Адриану. Она была ниже его на полголовы. Странная мысль…
Адриана тоже смотрела на бургомистра. «Здорово сдал, – думала она. – Постарел… а ведь видный был мужчина. Чего это он?»
– Вот что, – сказал Арнсбат. – Пошли-ка вниз. Нужно поговорить. И ты тоже, Хайнц.
Они вернулись в башню. Арнсбат, однако, не дошел до зала, толкнул дверь в пустую кладовую. Пошарил, нашел где-то огарок свечи. Ударил кресалом по кремню, зажег, налепил свечку на место выбитого кирпича.
– До рассвета еще далеко, – пробормотал он. – Теперь так. Ты, брат, принеси какой ни на есть одежды с убитых. Поплоше, но не самую рвань. И поищи канат потолще и подлиннее. А ты останься.
Он сел на пыльную скамью. Адриана продолжала стоять. Теперь только Арнсбат заметил, что за веревку, поддерживающую ее лохмотья, заткнут тесак.
Арнсбат решил не тянуть.
– Мне нужен человек – послать к Аскелу.
– Что я должна сделать? – спросила она.
– Конечно, жалко… я ведь тебя с младенчества помню… Девчонку, может быть, на смерть… Ты вот говорила – если сразу. А если не сразу? Есть много вещей хуже смерти…
– Я знаю.
– Молчи и слушай. Раз ты давно на стенах, должна понимать, как нужна нам помощь. Вельф Аскел, если горы перешел, днях в четырех отсюда. За Вильманом. Если через десять дней не вернешься…
– А если он мне не поверит, что я от вас?
– Написал бы я письмо, да опасно – вдруг попадешься? Они там, в ордене, грамотные…
– У вас есть какая-нибудь вещь, которую он знает?
– Погоди…
Вошел Хайнц.
– На, бери это барахло…
– Слушай, Адри, переоденешься в мужское – так лучше, сама знаешь. Вокруг лагеря много бродяг ошивается…
– Понятно. – Она взяла одежду в охапку, отошла в темный угол. – Хайнц, где ей лучше спуститься?
Тот прикинул.
– Между караульной и Восточными воротами.
– Ладно, жди нас там. Веревку не забыл?
Адриана снова вышла на свет. Рубаху оставила свою, поверх – ветхая куртка, холщовые штаны, на ногах – опорки, войлочная шапчонка засунута за ремень.
– Ага, – она вытащила нож, намотала волосы на кулак и обрезала их. – Все равно свалялись. – Бросила волосы на пол.
– Так. Нашел я. Вот ладанка с мощами святого Элигия, освященная папой. – Он расстегнул кафтан, достал серебряный образок на тонкой цепочке. – Он ее видел – похвастался я раз на пиру в ратуше… Спрячь хорошенько…
Ему совсем не хотелось выходить наружу, в холодную тьму.
– Да… был бы Даниэль здесь, послал бы его. Но он уехал. Что же делать – дело невеселое.
– Дуракам всегда весело, – ответила она.
Арнсбат снова взглянул на нее. Неужели одежда так меняет человека? Черт возьми… Но у нее и голос изменился… и взгляд… даже ростом
– Идем, – сказал он. Стоя рядом с Хайнцем, закреплявшим веревку, Арнсбат давал ей последние наставления.
– Десять дней – это крайний срок, а обернешься раньше – на шестые сутки от этих будем ждать тебя каждую ночь, я и он. Место запоминай.
– Готово, – сказал Хайнц.
Николас Арнсбат вздохнул.
– Ну, с Богом, – и перекрестил посланницу.
– На, возьми, – Хайнц протянул Адриане два сухаря, – больше нет. – Добавил, пока она прятала сухари за пазуху: – Как спустишься вниз, – коли никого нет, дернешь три раза. Тогда подыму веревку.
Адриана обернулась к ним, видимо, что-то хотела сказать, но передумала, полезла в бойницу.
– С Богом, с Богом, – повторил Арнсбат. Скрипнула натянувшаяся веревка, и голова Адрианы исчезла в тени.
Вначале был слышен шорох упирающихся в стену ног, потом стих.
– Лазить-то она умеет или нет, так и не спросил я ее, – заметил Хайнц.
Арнсбат высунулся наружу.
– Ничего не видать.
– Может, напрасно ты это затеял? Нашли бы парня… – он осекся. – Дернули. Три раза.
– Слава Богу. – Арнсбат прислонился к стене.
– Тащи.
– Погоди. Послушаем, как пройдет.
Выпустив веревку, Адриана вытерла ободранные в кровь руки об одежду и прислушалась. Было тихо. Снег в тени ворот казался черным. Только бы через реку перебраться, а там как-нибудь… Сделала шаг, другой. Побежала и скоро оказалась у границ тени. Там, впереди, река, за ней – орденский лагерь… Она вновь побежала, пригнувшись. Хорошо, что луны нет. Вот и костры видны на той стороне. Вряд ли ее можно было разглядеть, до реки шагов тридцать, все же Адриана опустилась на снег и дальше двинулась ползком. Днем мело, и она подумала, что может наткнуться на припорошенные снегом неубранные трупы, но это мысль была мимолетной. Сухие прибрежные камыши торчали из сугробов. На обрыве она замерла. В задумчивости набрала снег в горсти и стала сжимать, хотя это причиняло режущую боль ободранным ладоням. Перед ней темнела замерзшая река. Здесь, на льду Гая, в мирные зимы с визгом носились городские дети, толкали друг друга, упавшие проезжали на собственном заду и сбивали с ног тех, кто не успевал отскочить, она же смотрела на них со стены, по застенчивости и нелюдимости не смея принять участие в общем веселье. Сама она подойти не решалась, а другие никогда ее не звали… и уж так получилось, что ее нога никогда не касалась затвердевшей поверхности реки. Все-таки как же перебраться? Потому что перебраться – это самое важное. А после – ровная земля под ногами, потихонечку, полегонечку… Она откусила от пахнувшего кровью снежка и поползла вниз, к реке. У кромки льда встала на ноги. Бежать было скользко, но она ни разу не упала.
Первые шаги на том, вожделенном берегу она сделала на четвереньках. А там, почти сразу, – костры. Поднимаясь, она вздрогнула. Прикусила губу. Бояться еще! Вон хворост навален, за ним можно встать на ноги и – спокойно, не бежать, не дергаться, так только и можно пройти, не привлекая внимания. Глаза ее искали часового – и не находили.
Запах нечистот ударил в ноздри. Снег был весь загажен. У костров бродили и валялись солдаты ордена. Окрестные деревни пожгли в самом начале осады, в уцелевших домах разместились командиры, а простым воинам приходилось ночевать на снегу. Впрочем, им было не привыкать. Многие не спали. Глядя на них, Адриана мимолетно подивилась тому, что они с виду ничем не отличимы от горожан. В бою об этом как-то не думалось.