Странные игры
Шрифт:
– Но ведь на кого-то ты злишься. Можно узнать, на кого?
– На себя.
Наступило молчание. Синглтон ждал, затаив дыхание.
– На себя! – Голос мальчика сорвался, и он шмыгнул носом, борясь со слезами. – За то, что совсем не помню папу! Не помню, как он выглядит, представляешь? Как можно забыть родного отца?!
Он разрыдался в голос, больше не пытаясь сдерживаться. Худенькие плечи затряслись, слезы градом покатились по щекам. Казалось, чем яростнее он смахивает их, тем больше их становится.
Синглтон смотрел, изнемогая от жалости
Наконец слезы иссякли, рыдания прекратились, и наступила тишина.
– Ты не забыл его. Он по-прежнему там, в глубине, где кроется все самое важное.
– Нет, забыл! – Мальчик вытянул из джинсов край рубашки, вытер глаза и высморкался. – Лица-то я не помню, а разве это не главное? Пришлось взять альбом. И знаешь что? Чем больше я смотрел, тем больше казалось, что это совсем чужой человек!
– Память – штука странная, – философски заметил Синглтон. – Помнить можно по-разному. Ведь не важно, как он выглядел, твой отец.
– Нет, важно!
– Возможно. – Он устремил взгляд вдаль, под деревья. – Но это не самое важное, понимаешь? Куда важнее то, что ты носишь в себе частицу своего отца, и что частица эта никуда не денется.
– Тогда почему я вижу его как чужого?
– Потому что придаешь слишком много значения внешней стороне, а это так, видимость. Человек помнит душой, а не глазами. Твои гены – надеюсь, вы уже проходили в школе это слово – навсегда несут в себе его отпечаток, и этот отпечаток важнее того, что остался на фотографической бумаге.
– Да, гены мы проходили. Что дети похожи на отца и все такое. Мама с дядей Итаном твердят, что я прямо живой портрет своего отца, но, даже когда я смотрюсь в зеркало, все равно не могу его представить.
– Я же говорю, это только видимость. Речь не о мелочах вроде цвета глаз и волос. Итан, а я доверяю его суждению, говорит, что умом ты в отца. Значит, так же далеко пойдешь, как и он. Когда в следующий раз будешь писать в школе контрольную, подумай о том, что так быстро соображаешь в том числе потому, что отец передал тебе свои способности, свой ген разума.
– А вдруг я напортачу в контрольной?
– Хороший вопрос, – улыбнулся Синглтон. – Прямо даже исключительный. Очень по существу. В твоем возрасте отец наверняка задавал такие же. Говорит само за себя.
– Так как же?
– Можно только передать способности, но не наделить умением всегда и все делать правильно. Главное, чтобы ты хотел управляться с этими способностями, чтобы развивал их. Никакие гены не помогут сдать экзамен, если не учил.
– Так что же, если я напишу контрольную на «отлично», значит, это заслуга отца, а если провалю, это моя неудача?
– Не так просто. Если напишешь на «отлично», это заслуга вас обоих: отца потому, что он передал тебе ген разума, твоя потому, что сумел этим геном воспользоваться.
– Ах, вот как…
– И, между прочим, гены не единственное, что оставил тебе отец. Есть и кое-что поважнее.
– Поважнее?
– Память о том, какой он был добрый, как много для тебя делал и как сильно тебя любил.
– Я же говорю, что ничего этого не помню!
– Ты не помнишь конкретные детали, только и всего Память о добре так глубока, что ее не стереть, как ни пытайся. Она и делает тебя таким, какой ты есть, а ты отличный парень, Джефф.
– А если папа не любит сына? Что тогда?
– Тогда обычно мама любит за двоих.
– А если и она не любит?
– Всегда найдется кто-то другой, кому он небезразличен. Тот, кто сделает из него отличного парня. Например… например… – Синглтон порылся среди померкших образов прошлого и обнаружил уголок с лицами, которые и по сей день были ему дороги. – Например, дедушка и бабушка.
– Не понимаю.
– В том-то и весь смысл, что тебе не нужно даже понимать. Достаточно знать: что бы ни случилось, как бы ни обернулась жизнь, отец останется с тобой. Подрастая, ты будешь вспоминать его все чаще, и его лицо постепенно обретет четкость. Да что там, ты будешь думать о нем даже тогда, когда сам обзаведешься детьми!
– Чего ради?
– Потому что многое осталось невысказанным. Вопросы так и не были заданы, ответы не были получены, и ты будешь размышлять над тем, как это было бы, если б тебе выпал шанс спросить. Что бы он ответил? Гордился бы он тобой теперешним? Порой тебе будет грустно, что ты так никогда и не узнаешь этого, но такова жизнь Никому не дано получить ответ на все вопросы. Наступило долгое молчание.
– Как ты думаешь, отец гордился бы мной теперешним? – наконец спросил мальчик.
– Ни минуты не сомневаюсь.
– А ты? Есть у тебя вопросы, которые ты так и не задал отцу? Ответ на которые не знаешь и сейчас?
– Конечно.
– Отчего же не спросишь?
– По той же причине, по которой ты не можешь спросить своего. Мой отец умер.
– О! – Джефф повозил ногой по земле, сгребая в кучу камешки. – А почему он умер?
Синглтон непроизвольно вцепился пальцами в края парапета.
– Он служил в военно-морском флоте, офицером. Говорят, это был человек блестящего ума и большой отваги.
– Да, но что же все-таки случилось?
– Пал смертью храбрых, за месяц до моего рождения.
– Что?! – Джефф был заметно потрясен. – Он тебя так и не видел? Ни разу?
– Ни разу.
– А ты, выходит, ни разу не видел его ..
– Только на фотографиях.
– Значит, ты не можешь его помнить! Не можешь о нем думать!
– Могу. Ведь это был мой отец, и он всегда со мной.
– Потому, что ты во всем на него похож?
Синглтону показалось, что на плечи ему опустился стопудовый груз. Всю жизнь он носил в себе мучительное сознание того, что вырос совсем не похожим на отца, более того, в его прямую противоположность. В нем попросту не было ни на грош отваги, и герой из него был никакой. Вот почему он выбрал участь затворника, окружил себя старинными книгами – они не могли посмотреть свысока.