Странные существа (сборник)
Шрифт:
– Потому… Потому что меня ещё не успели признать. Нигде не публиковали. Я не написал своей главной книги. Не знал славы. А вы…
Глаза Набериуса стали печальны.
– Я надеялся, вы поймете сами, – тихо произнёс он. – Ничего этого у вас не было. При жизни.
– Что?!
– Вы должны были умереть в тот момент, когда я вас забрал. Вы и умерли – в своём времени.
Евгений похолодел и потерял дар речи.
– Резкий перепад давления, у вас такое бывало – теряли сознание, падали и сразу поднимались. Но в этот раз, к несчастью, упали виском на острый
Потупившись, Евгений молчал.
– Знаю, вы хотите спросить, – говорил Набериус, – что за тело осталось в вашей квартире. Искусственный кадавр, отличить который от настоящего трупа не сможет ни одна экспертиза вашего времени.
– И многих вы так?.. – тихо спросил Евгений.
– Перебрасываем перед смертью? – подхватил Набериус. – Да почти всех. Писателей, художников, вообще артистов. Сами подумайте, если мы имеем такую возможность, наш моральный долг – продлить их службу человечеству.
Только тут Евгений заметил на столе призывно мерцающий монитором компьютер.
Это был огромный мир, раскинувшийся по Земле и ближней зоне галактики. Мягкий и мобильный вариант феодализма вполне устраивал Евгения. Технические чудеса приводили в восхищение. Он побывал на нескольких планетах, разговаривал со множеством людей, властных и простых. Сначала немного удивлялся, что в своих странствиях не встретил ни одного гения из «переброшенных», но потом понял, что мир этот слишком велик, чтобы они могли где-то случайно пересечься. Да и, надо полагать, заняты эти гении было по горло, осмысливая и претворяя в искусство новые впечатления. Так же, как и сам Евгений.
Проблем с получением информации не было: биоэлектроника качала её непосредственно в мозг. Хуже, что пришлось оставить мелкие привычки, так помогавшие ему жить и писать в своём времени. Вино, трубка, кофе, длительный сон, периоды ничегонеделания, во время которых в нём, как зерно в скованной морозом почве, прорастали тексты. Набериус, его куратор, объяснил, что всё это отнимает слишком много времени и здоровья у ценнейших личностей, потому должно быть упразднено. А необходимые для процесса творчества состояния, которые достигались с помощью этих примитивных средств, легко и гораздо сильнее проявлялись под воздействием различных физиопроцедур. Как выяснилось, ненужными оказались и кратковременные периоды эйфории после написания новой вещи. Теперь Евгений от одного произведения сразу переходил к другому, не наслаждаясь мыслью, что предыдущее закончено. Постепенно от всей прошлой жизни у него остался лишь мучительный зуд, непрестанно подвигавший его к писанию.
Никогда он не работал так интенсивно. С его клавиатуры рекой текли романы, повести, рассказы, стихи, эссе. Набериус восхищённо просматривал их и забирал, стирая файлы в компьютере Евгения. Он говорил, что готовит полное собрание новых сочинений воскрешённого гения. Евгению было всё равно – он писал бы и без надежды издаться, лишь бы избавиться от мук творчества. Но чем больше он писал, тем сильнее муки эти глодали его – как неукротимая жажда больного холерой, утолить которую невозможно.
Со временем Евгений понял, что люди будущего просто эксплуатируют его дар в каких-то своих тёмных целях. Он, было, хотел возмутиться, напасть на Набериуса, сбежать. Но тут осознание грандиозности такого инкубатора для гениев потрясло его. Он бросился к компьютеру, чтобы написать об этом рассказ.
С вознесённой на невероятную высоту площадки, стоя на изящной балюстраде, Набериус обозревал это странное место. Сейчас он был в своём истинном облике – чёрного как сажа журавля. Пейзаж внизу состоял из миллионов одинаковых, мерно мерцающих ячеек, в каждой из которых покоилось обнажённое человеческое тело. Они были неподвижны, но Набериус знал, что люди эти погружёны в тяжкие труды. С помощью компьютеров, пишущих машинок, ручек, перьев, стилосов, кистей, карандашей, резцов, кинокамер они в своих грёзах, равнозначных здесь реальности, безуспешно пытались избыть пожирающую их изнутри творческую похоть. И всю вечность трудам их не настанет конца.
– Ты чем-то расстроен, мой Набериус? – раздался позади мелодичный кроткий голос.
Журавль повернулся и низко склонился перед дряхлым стариком на огромном крокодиле. Герцог Агарес, хозяин этого места и множества других угодий. Из птичьего клюва вышли хриплые звуки, слагавшиеся в слова:
– Мне было грустно, потому что эти люди не ведают правды, господин. Зачем мы обманываем их? Это неблагородно. В конце концов, их вина лишь в гордыне, которая помешала им распорядиться своим талантом как положено и заставила послужить нам. Они должны знать, за что их наказали. Здесь ведь все это знают.
Герцог тихо засмеялся. Сидящий у него на руке ястреб беспокойно зашевелился.
– Так ты считаешь, что незнание усугубляет их муки?
– Нет, господин, – журавль помотал головой, что смотрелось немного комично. – Это их унижает.
Крокодил вместе с герцогом невероятным образом взгромоздились на балюстраду и устроились рядом с Набериусом.
– Возможно, ты прав. Но там, – Агарес мельком указал куда-то вниз и в сторону, – считают, что не стоит мучить их излишне. Пусть думают, что труд их не зряшный.
Господин и вассал замолкли, задумчиво и скорбно глядя вниз. Над их головами, на гигантской скале, по которой шёл выступ с балюстрадой, мрачно пылали буквы надписи, перевести которую с неведомого ни одному человеку языка можно было примерно так: «Круг десятый. Для рукословов и прочих искусников».