Странный мальчик
Шрифт:
– Подождите, – прервал его Коля, – я сейчас уличу вас в обмане. Отвечайте, вы носите одежду сына царя или бедняка?
– Бедняка, – ответил таинственный мальчик, улыбаясь.
– Хорошо. Отец ваш лавочник и живёт со вчерашнего дня в нашем доме. Вы так сказали.
– Мой отец слепой. В лавочке же находится мать, и живём мы в вашем доме.
– У вас есть ещё брат?
– Да, моложе меня и все его любят.
– Вот видите, – уже снисходительно произнёс Коля, – я и докажу, что вы нас обманываете: мы ведь знаем, что у каждого человека есть один отец; но так как ваш отец-лавочник не может быть в то же время и царём, и так как у каждого мальчика может быть только один отец, то и выходит, что вы нас обманываете.
Он с торжеством,
– Я сяду подле вас, так как устал стоять. Я очень скоро устаю.
И когда сел, то продолжал:
– «Здесь», – он опять сделал ударение, – здесь, действительно, выходит так, как вы говорите. Здесь я почему-то сын лавочника, у меня младший брат и я в одежде бедняка. Однако всё это здесь, вот здесь, на земле. Но в том-то и дело, что я живу не «здесь», а «там».
Он опять подчеркнул свои слова, и я почувствовал, что у меня зашевелились волосы на голове. Очарование вновь овладело нами.
– Я ничего не понимаю, – произнёс Коля, совершенно озадаченный. – Что значит – здесь и что значит – там?
– Что понимать, – рассердился Стёпа, дать бы ему вот так, раз!.. – Он уже поднял руку, но я во время успел удержать его.
Таинственный мальчик даже не пошевелился, чтобы защитить себя, и улыбался своей загадочной улыбкой.
– Я вам объясню, – просто сказал он. – Моя настоящая жизнь есть то, что у вас называется сном. Когда-то, будучи ещё очень маленьким, я думал так же, как вы. Я верил, что живу здесь, на земле, что отец мой лавочник, что сон дан для отдыха. Но с восьмилетнего возраста я стал учиться, перечитал много книг, сам много думал и постепенно пришёл к мысли, что жизнь здесь, на земле – обман, как считал некогда обманом и сон, и всё, что снится. Подумайте, здесь я почему-то бедный, несчастный мальчик, с которым всякий может всё, что угодно, сделать; здесь почему-то у меня отец слепой и бедный старик; здесь всей моей семье страшно тяжело жить… В моей настоящей жизни, – а она начинается, когда я засыпаю, – я свободен, не страдаю, я не слабый мальчик, которого каждый может бить, оскорблять, который часто голодает со своей семьёй. В моей жизни мой отец – царь, и у него трон из золота и слоновой кости. Меня любят и лелеют. Вы видите, я не обманываю вас. Нет, вы не знаете, какая моя жизнь изумительная. Можно ли верить, что не сон, не гадкий сон жизнь здесь, на земле? Ведь у нас даже земли не существует. У нас нет ночи и никогда я не был во тьме, в моей жизни. На нашем небе четыре великолепных солнца. У нас есть горы, но они из облаков, не чёрного цвета, а белого, бархатистые, и ног не давят, когда по ним гуляешь. Там я никогда не устаю. Я выхожу часто из нашего царства с «Наставником», и любимая наша прогулка по млечному пути. Как я счастлив там! И лишь когда я засыпаю там, мне снятся тяжёлые сны. Снится земля, отец-лавочник, беднота, вы, эта гора, это море. Ах, какие у нас моря – если бы вы знали!
Он всплеснул от восторга руками; мы же сидели онемевшие, с чувством большого счастья от его рассказов, но испуганные теми вопросами, которые тут же постепенно начинали зарождаться в наших головах. О какой другой жизни он нам говорил? Разве наша не настоящая, и гора, на которой мы сидим, не существует? Разве сон и сновидения не проходят с наступлением утра? Что-то дикое и мучительно-ужасное пробежало в моей голове, но странно – душу переполняло что-то тёплое, таинственное и радостное, как будто я замёрз и теперь оттаивал. С каждым словом этого незнакомого мальчика очарование всё более охватывало меня, и мне казалось, слушая его, что между нами давно существует какая-то тайная связь; что мы где-то уже были, жили, разошлись и снова встретились теперь… Что-то похожее на любовь, на страстную привязанность зарождалось к нему, и сознание о том, что он не мой, не брат мой, не мой друг, причиняло мне страдания.
– Говорите, рассказывайте, – шёпотом попросил я, схватив его за руку, и когда он, услышав мой шёпот, посмотрел на меня, я почувствовал, как между нами сверкнуло и загорелось что-то, как искра, светлое, и жгучее, и радостное. И опять от этого на душе стало так, как будто и я, и он – долго бродили одинокие, искали друг друга и, сойдясь, обрадовались.
– Всё это очень чудно, – задумчиво произнёс Коля, но уже совсем другим голосом, чем раньше, – и вы мне кажетесь странным мальчиком. О, да, я так вас буду называть: Странный Мальчик. Но о том, что вы нам рассказали, я никогда не слыхал, не читал, и мне оно не приходило в голову. Может ли быть, – вопросил он, не то к нему обращаясь, не то к себе, – чтобы наша жизнь была сном, а наш сон – настоящей жизнью? Но ведь гора всё-таки есть и я сижу на ней. Сижу ли? Посмотрите, – он взмахнул руками, – я бью землю и это ведь наверное. Скоро нас позовут завтракать. Придёт толстая Маша. Дома есть мать и она нас ждёт. Как странно всё, что вы говорили. Как вас зовут?
– Алёша.
– Мне нравится ваше имя, – важно произнёс Коля, – но всё-таки будьте для нас «Странным Мальчиком». Я, кажется, буду вас любить. Послушайте, Странный Мальчик, я теперь сижу на горе и с вами разговариваю? Или мне это кажется?
– Вам кажется, – тихо отозвался Алёша. – Разве во сне вы так же не видите этой горы, товарищей и всё это вам не кажется настоящим? Во сне вы видите свет, хотя ваши глаза плотно закрыты; вы разговариваете, хотя не раскрываете рта; вы бегаете, а между тем ваши ноги неподвижны. Не правда ли?
– Это правда! – вскричал я.
– Совершенно верно, – подтвердил Коля. Только Стена брезгливо фыркнул и закурил.
– Вот видите, – продолжал Странный Мальчик, – и только проснувшись, вы узнаете, что оно было сном и неправдой. Для меня же обратно. Я знаю: то, что во сне со мной – есть истинная правда, и не верю тому, что есть здесь. Здесь ложь, гадкий сон, потому что жизнь должна быть счастьем, а не страданьем. «Там» же – правда, и она даёт счастье. Ах, я счастлив, когда наконец засыпаю.
Наступило молчание. Мы сидели и глядели на него, и теперь он представлялся нам совершенно иным и в другом свете. Как было дивно… Оборванный мальчик, которого мы хотели прибить, он был теперь больше, чем равный нам, и мы крепко уважали его. Своей уверенностью он точно убедил нас, что он сын царя. Разговор его соответствовал его сану, и нисколько не казалось уже неприятным; что он босой. Глядя на него, мы находили его всё более милым, а черты лица благородными, возвышенными.
– Скучно что-то очень, – произнёс Стёпа, зевнув и перевёртываясь на живот. – Нет, я уже пойду, – он неожиданно вскочил на ноги, – а то мне худо от батьки придётся. Даром только, прибег сюда.
Он постоял подле нас, видимо колеблясь, поглядел на солнце, с азартом почесался, совсем было уже тронулся, чтобы идти, как опять обернулся и, обращаясь к Странному Мальчику, произнёс с насмешкой:
– Так ты, стало быть, чёрт, теперь будто спишь?
– Я сказал, – ответил Странный Мальчик.
– Чудно что-то очень. Ну, а я то как, значит, по твоему: взаправду здесь или тоже сон твой?
– Вы, может быть, и существуете, но для меня вы – сон.
– Так… – зловеще произнёс Стёпа, – ну, а как я тебя вот этак тресну кулаком по этому месту?
У него загорались постепенно глаза, и руки сжимались в кулаки.
– Будешь ты кричать или нет?
– Я никогда не кричу, когда меня бьют. Мне, правда, от ударов больно, но я знаю, что никто меня не бьёт. Оттого и не кричу.
– А ну, попробую! – с жестокостью произнёс Стёпа, приблизившись к Странному Мальчику.
Тот даже не сделал движения, чтобы защищаться. Коля с любопытством смотрел, ожидая, что будет. Я только в волнении протянул руки. Но в это время Стёпа размахнулся и изо всей силы нанёс Странному Мальчику удар по лицу. Я крикнул от ужаса. Алёша покачнулся, с жалкой гримасой-улыбкой посмотрел на нас, провёл рукой по лицу, и опять уже сидел ровно, не издав ни звука.