Странствия убийцы

Хобб Робин

Я не знаю, как мне пройти мимо его клинка, брат. Но думаю, что задержу его здесь. Он не посмеет, повернуться ко мне спиной, чтобы напасть на тебя.

Будь осторожен! У меня не было времени сказать ничего больше, потому что человек с дубинкой поглощал все мое внимание. Удары градом сыпались на меня, и я вскоре понял, что теперь мой противник вкладывает в них больше сил. Он уже не боялся, что ему придется защищаться самому. Он хотел только пробить мою защиту. Каждый удар, который мне удавалось отразить посохом, сильно встряхивал меня. Это будило старую боль, напоминая о давно заживших ранах. Моя выносливость в битве была не та, что раньше. Охота и ходьба не укрепляют тело и не наращивают мускулы, как это делает работа веслом. Поток сомнений подтачивал мою сосредоточенность. Я подозревал, что мой противник сильнее меня, и так боялся боли, которую он мог причинить

мне, что не мог думать о том, как избежать ее. Желание остаться целым не то же самое, что желание победить. Я пытался увеличить расстояние между нами, чтобы использовать длину моего посоха, но он тоже следил за этим.

Я бросил взгляд на менестрелей. Джош твердо стоял на дороге с посохом наготове, но нападавшие оставили его. Хани, хромая, пятилась от преследователя. Она пыталась отбиваться, в то время как Пайпер следовала за ними, безуспешно колотя своим тонким посохом по плечам «перекованного». Он только немного горбился и пытался добить раненую Хани. Это пробудило что-то во мне.

— Пайпер, бей его по ногам! — крикнул я ей и вернулся к своему противнику, дубинка которого опустилась на мое плечо. Я нанес ему несколько быстрых ответных ударов, которым не хватало силы, и отскочил назад.

Меч порезал мне плечо и скользнул по груди. Я вскрикнул от неожиданности и чуть не выронил посох, когда понял, что это не моя рана. Я почувствовал и услышал удивленный визг боли Ночного Волка. А потом удар сапога по моей голове.

Оглушен, загнан в угол. Помоги мне!

В памяти всплыли воспоминания, похороненные глубоко в уголках сознания. За годы до избиения в темнице Регала я почувствовал удар ножа и удар сапогом. Но не по моему телу. По телу терьера, с которым я был связан. Кузнечика, который сражался в темноте с тем, кто в мое отсутствие напал на Баррича. Сражался и умер от ран, прежде чем я сумел прийти к нему на помощь. Внезапно я обнаружил, что есть угрозы более страшные, чем моя собственная смерть.

Страх за себя распался перед ужасом потерять Ночного Волка. Я сделал то, что должен был сделать. Я изменил позицию: шагнул вперед и принял удар по плечу, чтобы уменьшить дистанцию. На мгновение я перестал чувствовать руку. Перехватив посох, я резко выбросил его конец вверх, попав в челюсть нападавшему. Он не ожидал внезапной смены моей тактики. Его подбородок дернулся, обнажив горло, и я резко воткнул посох во впадину у основания шеи. Я почувствовал, как поддались мелкие кости. Он выдохнул фонтан крови, я отступил назад, поднял свой посох и ударил его по черепу противоположным концом. Он упал, а я повернулся и побежал в лес.

Рычание и хрип привели меня к Ночному Волку. Он забился в заросли ежевики, его левая передняя лапа была прижата к груди. Кровь была на его левом плече и как красные драгоценные камни блестела по всему левому боку. Острые шипы, в которых он искал укрытия, теперь окружали его и не давали бежать. Он вжался в них как мог глубоко, чтобы избежать удара меча, и я чувствовал множество мелких ран на его ногах. Шипы, вонзившиеся в Ночного Волка, держали на расстоянии нападавшего, и плети ежевики принимали на себя большую часть ударов меча, когда человек пытался пробиться сквозь них к волку. При виде меня Ночной Волк собрал все свое мужество и внезапно развернулся, чтобы встретить «перекованного» свирепым взрывом ярости. Тот отвел назад свой меч для удара, который должен был сразить волка. На конце моего посоха не было острия, но я вонзил его в спину человека с такой силой, что палка прошла в легкие. Он взревел и попытался повернуться, но я продолжал держать свой посох. Я бросил на него весь свой вес, вынуждая «перекованного» отходить в гущу ежевики. Его вытянутые руки не нашли никакой опоры, кроме острых шипов. Я пришпилил его к растущим побегам ежевики, и Ночной Волк, приободрившись, прыгнул ему на спину. Челюсти волка сомкнулись сзади на толстой шее человека и рвали ее до тех пор, пока кровь не залила нас обоих. Придушенные крики «перекованного» постепенно стихали.

Я совершенно забыл о менестрелях. Громкий крик боли напомнил мне о них. Наклонившись, я схватил меч, который выронил «перекованный», и побежал назад к дороге, оставив Ночного Волка вылизывать свое плечо. Когда я вылетел из леса, ужасное зрелище предстало моим глазам. «Перекованный» рвал одежду сопротивлявшейся Хани. Пайпер стояла на коленях в дорожной пыли, вцепившись в свое плечо, и кричала. Растрепанный и запыленный Джош поднимался на ноги и ощупью двигался на зов Пайпер. В одно мгновение я подскочил к ним. Я пнул ногой человека, чтобы заставить его отпустить Хани, а потом вонзил в него меч. Он бешено сопротивлялся, пытаясь дотянуться до меня, но я нажал на лезвие, вонзая его в грудь врага. Сопротивляясь, он только расширял рану. Он проклинал меня бессловесными воплями, потом изо рта его потекла кровь. Он схватил меня за правую ногу, пытаясь бросить на землю. Я сильнее надавил

на клинок. Мне хотелось вытащить меч и убить его быстро, но он был так силен, что я боялся отпустить его. Наконец его прикончила Хани, воткнув конец своего посоха ему в лицо. Я нашел в себе силы вытащить из него меч, потом, хромая, отошел назад и сел на дорогу. В глазах у меня потемнело, потом прояснилось и снова потемнело. Крики Пайпер вполне могли быть отдаленными криками чаек. Внезапно всего оказалась слишком много, и я был повсюду. В лесу неподалеку я вылизывал свое плечо, обрабатывая языком отставшую шерсть и аккуратно ощупывая края раны, и я сидел на дороге, вдыхая запах пыли и крови. Я ощущал каждый удар, который получил и нанес, напряжение и дергающую боль от ударов дубинкой. Жестокий способ, которым я убивал, внезапно приобрел для меня другое значение. Я знал, что значит испытывать боль, которую я причинил. Я знал, что они чувствовали, лежавшие на земле и сопротивлявшиеся без всякой надежды, когда смерть была их единственным убежищем от усиливающейся боли. Мое сознание вибрировало между крайностями убийцы и жертвы. Я был и тем и другим. И одинок. Более одинок, чем когда-либо. Раньше в такие моменты у меня всегда кто-нибудь был. Товарищи по кораблю или Баррич, пришедший залатать меня и отвести домой, и дом, ждущий меня, и Пейшенс, которая будет суетиться вокруг, и Чейд и Верити, которые будут убеждать меня быть осторожнее. Молли, которая придет вместе с темнотой и тишиной, чтобы мягко прикоснуться ко мне. На этот раз битва была закончена и я остался жив, но никому, кроме волка, не было до этого дела. Я любил его, но внезапно понял, что мне необходимо и человеческое участие. Я не мог больше выносить отсутствие всех, кому я был дорог. Будь я действительно волком, я бы поднял нос к небу и завыл. А так я потянулся вдаль — не могу описать, как я это сделал. Не Уит, не Скилл, а какая-то смесь их обоих, ужасные поиски кого-нибудь, кому небезразлична моя жизнь.

Я почти почувствовал что-то. Может быть, Баррич поднял голову и оглядел поле, в котором он работал, может быть, на мгновение он ощутил запах крови и пыли? Или Молли распрямилась над стиркой и осмотрелась вокруг, прижав руки к заболевшей спине во внезапном приступе тоски? Или я потянул за усталое сознание Верити? Отвлек Пейшенс на пару мгновений от сортирования трав на подносах? Заставил Чейда нахмуриться и отложить в сторону свиток? Как мошка в окно, я бился об их сознания. Я хотел почувствовать привязанность, которую считал привычной. Я почти дотянулся до них только для того, чтобы в изнеможении ощутить себя, сидящего в дорожной пыли, смешанной с кровью троих «перекованных», убитых мной.

Она швырнула в меня грязью.

Я поднял глаза. Сперва Хани была темным силуэтом на фоне заходящего солнца. Потом я моргнул и увидел выражение презрения и ярости на ее лице. Одежда ее была разорвана, волосы растрепались.

— Ты сбежал, — выкрикнула она. Я чувствовал ее отвращение к моей трусости. — Ты сбежал и дал им сломать руку Пайпер, избить отца и попытаться изнасиловать меня. Что ты за мужчина? Какой мужчина может сделать такое?

На это была тысяча ответов и ни одного. Пустота внутри уверила меня в том, что я ни в чем не смогу убедить ее. Вместо этого я заставил себя встать на ноги. Она смотрела мне вслед, когда я пошел к тому месту, где бросил свой тюк. Казалось, часы прошли с тех пор, как я отшвырнул его. Я поднял тюк и направился к Джошу, который сидел в пыли рядом с Пайпер и пытался утешить ее. Прагматичная Хани открыла их свертки. Арфа Джоша была разбита. Пайпер ни на чем не сможет играть, пока не заживет ее рука. Так случилось, и после этого я сделал для них все, что мог.

А это было очень немного. Я разжег огонь у дороги, принес с реки воды и поставил ее греться. Я разложил травы, которые успокоят Пайпер и смягчат боль в ее руке. Я нашел сухие прямые палочки и обстрогал их, чтобы сделать лубки. А вверху, на склоне горы?

Мне больно, брат, но рана не глубокая. Правда, она открывается, если я пытаюсь ходить. И на мне полно шипов, как мух на падали.

Я сейчас приду и вытащу все до одного.

Нет. Я могу о себе позаботиться. Пригляди за остальными. Он помолчал. Брат мой. Нам надо было убежать.

Я знаю.

Почему так трудно было подойти к Хани и тихо спросить, нет ли у нее тряпки, чтобы сделать перевязку Пайпер? Она не соблаговолила ответить мне, но слепой Джош безмолвно протянул мне кусок мягкой ткани, в которую раньше заворачивал свою арфу. Хани презирала меня, Джош, видимо, онемел от шока, а Пайпер была так погружена в собственную боль, что едва замечала меня. Но каким-то образом я заставил их подойти к огню. Я отвел туда Пайпер, обняв ее одной рукой, а другой поддерживая ее раненную руку. Я усадил ее и дал сваренный мной чай. Я обращался скорее к арфисту Джошу, чем к ней, когда сказал: