Страшен путь на Ошхамахо

Дайте, дайте первую удачу!

Давид Кугультинов

Если роман в какой-нибудь из молодых литератур уже занял свое место и утвердился в ней, то обычно говорят о зрелости данной словесности. Должно быть, такое мнение справедливо. Если это так, то мы имеем право быть уверенными в том, что литература Кабардино-Балкарии достигла зрелости — наши писатели опубликовали целый ряд романов. Этот факт не может не радовать, ведь главное для нас — родная литература растет, идет к своей настоящей зрелости, чтобы, стать правдивым зеркалом истории, жизни и судьбы народа, его трудного пути и мужества, его мудрости и стойкости.

Как раз о долгом и трудном пути родного народа, полного драматизма, бедствий и надежд, написан роман «Страшен путь на Ошхамахо».

Прямо скажем, молодой писатель отважился на трудное и сложное дело — рассказать о временах далеких, изобразить людей, живших и делавших свое дело несколько веков назад. В данном случае, работа писателя, как мне кажется, в большой степени осложняется тем, что об этом периоде мало письменных источников. Тем более похвальна смелость автора, взявшего на себя тяжесть и ответственность создания монументального произведения о людях и событиях самого начала восемнадцатого столетия. К тому же надо иметь в виду, что это первый роман а, хотя и не первая его книга.

Нас могут спросить: стоило ли браться за тему о столь далеких от нас временах. По-моему, результаты работы Эльберда дают мне право ответить положительно на этот вполне уместный вопрос. Короче говоря, он написал, на мой взгляд, хорошую, интересную, живую и нужную нам книгу, доказав свои творческие возможности. А это главное. Обычно говорят, что важнее всего современная тематика, что, мол, писатель должен писать о тех, кто живет и трудится с ним рядом, кого он знает хорошо, — о современниках. Это, разумеется, верно. Но также, мне думается, никто не может оспаривать права писателей на исторические темы, тем более авторов младописьменных литератур, ибо наши народы в прошлом не имели письменности и не смогли изобразить жизнь тружеников и героев отдаленных эпох в романах, повестях, рассказах. У нас остался несозданным общий портрет живших в старину людей, как это было сделано писателями образованных наций. Лев Толстой, к примеру, оставил потомкам образы князя Болконского и крестьянина Каратаева, а вот образы кабардинцев Кургоко и табунщика Адешема,

балкарского крестьянина Куанча, живших давно, некому было нам оставить. Поэтому для писателей, народы которых в прошлом не имели письменной литературы, особенно закономерно их обращение к истории своей родины. Пересказывать содержание романа, который лежит перед читателем, нет надобности. Я уверен еще в одном — книга будет читаться с большим интересом. Я сужу по себе. Мне кажется, что автору удалось вылепить живые образы наших предков, живших столетия назад, он сумел ощутить воздух того далекого от нас времени. А это уже большая художественная удача. Он, по моему мнению, хорошо применил слово «хабар» вместо обозначения «глава». Хабар — значит рассказ, известие, новость. Во всяком случае мне, читателю, такой прием, придающий книге особый колорит, очень нравится. Таких находок у автора много.

Произведение а написано с большим, уважением и любовью к родной Кабардино-Балкарии, к ее народам, к их истории. Это, как я уже напоминал, первый роман молодого писателя-кабардинца, пишущего на русском языке. Эти беглые заметки я пишу лишь для того, чтобы сказать слово одобрения первой крупной работы, поддержать первую удачу моего младшего собрата. Он потратил на этот серьезный труд несколько лет. И я рад сказать, что не зря. Думаю, что все любители художественной литературы будут также рады роману а, как и я — один из первых его читателей.

Кайсын КУЛИЕВ

Легко ли было — вы скоро сможете судить об этом сами — отправляться в полное загадок далекое прошлое? Гипотетический ваш соглядатай, или, скажем, созерцатель, окунулся в туманную глубь веков, почти свободную от письменных литературных памятников, которые могли бы служить верными дорожными указателями. Хватало, правда, устных преданий, и они очень выручали, хотя в их причудливом свете стародавние события преломлялись под разными углами, теряли то начала или концы, то причины или следствия. Ну а исторические вехи, по-настоящему путеводные, маячили на огромных — в целые десятилетия — расстояниях друг от друга…

Среди тех, кто рискнет пуститься в путь по страницам этой книги, хотелось бы видеть в основном людей терпеливых, внимательных, любознательных, а главное — молодых. И молодых не только по годам, но прежде всего — по юношеской восприимчивости ума и отзывчивости сердца. Им понадобится терпение, ибо впереди — не совсем прямая и гладкая дорога; пригодится внимательность: кое-какие места наверняка окажутся скользкими и запутанными; любознательность также не будет лишней, потому что в пути нет-нет да и обнаружатся всякие замысловатые сведения, интересные сами по себе, но из которых нельзя извлечь какой-либо видимой пользы для повседневной жизни. Да и зачем, скажем, современному деловому человеку знать, что щипцы для извлечения наконечников стрел из тела назывались у кабардинцев «штапха», а на полях у них с древних времен возделывалась полба, или о том, что охотник, случайно встретивший женщину, даже совсем не знакомую, отделял ей лучшую половину своей добычи, а заподозренного в колдовстве заставляли съедать жареную собачью печенку? В самом деле, зачем? Недаром ведь говорится: слепому луна не светит, у бездетной ребенок не плачет…

Хорошо, когда светит — пусть и не очень ярко — луч надежды. И хорошо даже, когда беспокоит судьба увидевшего свет детища. Вот если бы оно было принято всеми так… Ого! Тут явно послышался чей-то ехидный смешок и прозвучали полные неприкрытой иронии слова: «Ишь какой хитрый! Доброжелательного и всепонимающего отношения ему захотелось! А какому рассказчику не хочется иметь дело с умными и добрыми собеседниками?» Что ж, замечание правильное. И спорить тут нечего. Но разве не кажется любому рассказчику, что вот его-то случай совсем особенный, ни на какой другой не похожий?

Те наши предки, которые жили несколько веков назад, не вели летописей, не составляли исторических хроник, книг не писали. Они вообще не очень-то сильны были в грамоте, больше того — не имели письменности. Да, впрочем, и некогда и не у кого было им учиться: все время приходилось воевать, отбиваться от нападений с двух, а то и с трех сторон. Если же выдавалась свободная минутка, то адыгские князья хватались опять-таки не за книги, а за оружие и усердно колотили и по-соседски грабили один другого, другой — третьего. И каким только непостижимым образом в этом «рассеянном воинском стане» успевали рождаться и вырастать дети?!