Страшная общага
Шрифт:
Тепло. Тепло-то как.
И внутри тут было совсем не так, как снаружи. Никакой заброшенности и покинутости. В холле – варан. Наверное. Здоровущая ящерица. В аквариуме метров пяти длиной. Камушки, какие-то листики, травки. Немного не то, что ожидаешь увидеть в холле Старой Общаги. Костя присмотрелся. С аквариумом он немного ошибся. Стекла не было.
Глава третья. Дом с чудовищами
– Его выманили.
Как обычно, на месте преступления Петровский был весел и время от времени пытался
– Выманили? С чего бы?
Дарья старалась. Не испортить. Очень немолодой человек сидел, уткнувшись подбородком в кофейный столик, а перед ним лежали его пальцы. Человек был мертв, пальцы отделили от него еще при жизни. Потому что кровь.
Дарья Рыжкова, конечно, читала массу детективов, иначе как бы она оказалась в профессии. Когда что-то похожее случалось в книге, она просто ее закрывала, приходила в себя и смело дочитывала до конца. Сейчас ей тоже срочно нужно сделать паузу. Ей очень не хотелось представлять себя на месте жертвы, не хотелось, а получалось. И от этого было трудно.
– Он же практически в пижаме. – Петровский рукой в перчатке отогнул воротник рубашки, взглянул на ярлычок. – Есть старая мужская традиция – приятные, удобные вещи не выбрасывать, а переводить в домашние. В таких джинсах – с оттянутыми коленями, без ремня – на встречу не поедешь. Да и рубаха – дорогая когда-то, а сейчас – потертый воротник… дома носить – да, но точно не на выход… Могу поспорить, он сюда приехал на классическом шестисотом. Года три, в идеальном состоянии… конечно, черный.
– Василий Николаевич, тут на парковке «мерс»… – Полицейский взглянул на стол, пожалел, что вошел, и уже предпочел бы выйти.
– Черный?
– Кофе с молоком, шестисотый.
– Ну хоть шестисотый…
Петровский больше не напевал.
– Убийца – женщина. Очень сильная и странная.
– А женщина-то почему? – Ничего женского в смерти мужчины без пальцев Дарья увидеть не могла. – Его же удушили. Это не очень по-женски. Яд, наемный убийца, но пытка и удушение? У нее, наверное, бицепсы, как у меня голова.
– Удавили воротником. Никаких веревок, лесок – просто взяли и очень плотно зажали горло воротом любимой рубахи. А жертва даже не пыталась сопротивляться. Когда пальцы резали, тоже, кажется, не сопротивлялась. Странно…
– Ведьма, наверное, – полицейский судорожно сглотнул, – мне рассказывали. Они очень сильные. Я пойду?
– Его заманили, обездвижили и пытали. – Петровский опустился на колени, чтобы глаза оказались на одном уровне с глазами жертвы. – Только женщина может сложить из отрезанных пальцев цветочек.
– Я думала, это солнышко. – Даша присела рядом с Петровским, пытаясь представить, что видел убитый. – Вы правы, Василий Валерьевич, это цветочек. – И тут ей стало совсем плохо.
Петровский подхватил оседающего на пол младшего следователя, не отрывая взгляда от пальцев.
В окно стучал кто-то большой и сильный. Стекло уже должно было вылететь, но каким-то чудом держалось. Костя открыл глаза и вспомнил. Все ровно до момента, когда его все-таки впустили. В Общагу. И сейчас он был явно не там. Стекло снова отозвалось неприятным «дзень» – на грани с совсем уж неприятным «хрусть».
В стекла бросают камни, иногда в них бьются ветки деревьев. Костя на цыпочках подошел к окну. Никакой камень не смог бы долететь сюда. Ни одно дерево не дотянется. То, на что он смотрел сверху вниз, было облаком, кажется кучевым. В Общаге было семь этажей, он сейчас был точно даже не на восьмом.
Выгнутые кирпичные стены, вместо крыши – купол, пять окон – по кругу. Все это очень высоко – он в башне. И в Петербурге такой башни нет.
– Налюбовался?
Сон продолжался. К башне прибавилась тележка с тостами, омлетом, соком, судя по цвету – апельсиновым, и с крошечной чашкой кофе. С совсем не крошечным запахом.
– Ешь. Одевайся. Тебя ждут. – Вероятно, неподвижность Константина внушила вахтерше необходимость выплюнуть еще несколько слов: – Не одет – не смущает. Меня зовут Кира. Потом объясню.
Последнее слово еще звучало, а Кира уже вышла. Сегодня она показалась Константину куда менее вахтершей – скорее офис-менеджером, и стройнее, и младше, и юбка чуть выше колен вполне себе подчеркивала, а не просто была.
Тосты с маслом и джемом оказались очень даже, омлет – вероятно, именно таким и должен быть омлет с беконом. По крайней мере в рейтинге Константина этот экземпляр пока занял первое место. Стало хорошо. Оказывается, от еды тоже может быть хорошо. Еда. С ней было что-то не так, и Костя только сейчас сообразил, что именно, – по всем раскладам, еда должна была ему даваться исключительно через боль. То есть – никак. Челюсть работала как новенькая. Открывалась, закрывалась. Ух ты!
Одежда с ночи, кажется, превратилась в себя же, но улучшенной версии – теплая, чистая и будто даже стала новей.
Рюкзак привычно лег на плечо, и Костя с опаской коснулся дверей. Если он все еще в том же кошмаре – лучше вообще не выходить, но… Дверь открылась, и Кира ждала его, вероятно, все то время, пока он ел и одевался.
– Вы нас покидаете? Уже? Куда?
– Не знаю.
То, что, скорее всего, по-прежнему некуда, крутилось в голове, но никак не укладывалось в жесткое понимание. Вероятно, это единственный дом, в котором ему не то чтобы рады, но хотя бы пускают. Другой бы промолчал, только не Костя:
– Кира, просто чтобы потом не было недоразумений, – денег у меня нет.
– Дальше.
– Завтрак был вкусным и… сколько этажей в этой башне? – Косте показалось, что-то мелькнуло за окном. – Утром что-то стучало в стекла.
– Завтрак как завтрак, но спасибо. Пойдемте.
Константина так и не отпустило чувство, что дышит он чем-то, с легкостью меняющим сознание. У Киры поменялся цвет волос. С русого на почти седой с неким оттенком лилового. Хотя, по сравнению со вчерашним, – это просто ерунда какая-то.