Страшные NЕ сказки
Шрифт:
— Ты веришь в это, Лебедяна? — тихо шепнул Любомир на ухо девушке. Его жаркое дыхание опалило ее и без того разгоряченную кожу, а затылок и выю словно укололи сотни невидимых игл. Лебедяна сплела их перста и прижала его руку к груди, любуясь на то, как теряется ее маленькая ладошка в мощной деснице кузнеца.
— По древним сказаниям, — прошептала в ответ дева, — в эту ночь, которую нынче кличут кануном Ивана Купалы, расцветает папоротник, — Лебедяна перевела взгляд своих сияющих очей на юношу, и для него все окрест словно озарилось сказочным светом, — и ровно в полночь лишь на мгновение показывается Перунов огнецвет. Говорят, если огненный цветок сорвать, можно обрести дивный дар. Но найти цветок папоротника трудно, ведь вся лесная нечисть этому препятствия чинит,
Углубились в Лихолесье. В самый темный час, когда на небосводе не было видно даже луны, а на землю опустилась чернильная ночь, Лебедяна услышала тихий мелодичный перезвон. Будто птичка щебечет или на гуслях перебирает кто. Между стволами осины в отдалении появилось тусклое красноватое сияние, Лебедяна двинулась вперед, а Любомир опасливо скрепил хват, не позволял ей отлучиться ни на шаг.
— Уйдем отсюда, Лебедяна, не смотри туда. Пойдем к реке, воды в эту ночь святы, очистимся от этого морока…
Лебедяна шла, не выбирая путь, ровно вел ее зов утробный, а Любомир крепко держал ее длань и ступал рядом. Вдруг дева вздрогнула всем телом и потянулась вперед, размыкая объятия и увлекаемая некой неведомой силой вглубь леса. К кустам, освещенным откуда-то снизу, изнутри. Она сделала пару осторожных шагов к резным листьям папоротника, отливающим багряными всполохами. В сумраке леса могло показаться, что они окроплены кровью, или, скорее, в сердцевине купины пламенеет свеча. Упав на колени, Лебедяна развела руками кружевные листья. Из центра куста папоротника вырастала стрелка с алым бутоном, похожим на горячий уголек.
Всматриваясь в чернеющий на фоне мистического багряного зарева силуэт девушки, Любомир затаил дыхание. Он помнил все слова, сказанные Лебедяной, и не решался схватить любимую в охапку и бежать к реке без оглядки. Сглотнув подкативший к горлу ком, он украдкой огляделся вокруг. Под ногами, словно маленькие светлячки среди кромешной темени, виднелись ярко-желтые вершинки Иван-да-Марьи. Сорвав, не глядя, полную жмень цвета, Любомир набил им рот и сосредоточенно перетирал зубами, высасывая терпкий, сладковатый сок. По старинному поверью, ивановские травы, запасенные в заповедную ночь до первой росы, обретали волшебную силу и давали защиту от нечисти. А уж сок цветков Иван-да-Марьи, собранных на Купала, возвращал утраченные разум, зрение и слух. Лебедяна потянулась руками к алому цветку, и в этот момент лес вздрогнул, а с покачнувшихся ветвей со скрипучими криками слетела стая летучих мышей, где-то неподалеку заухал филин. Любомир ощутил, как голову начало дурманить, а сам он затрясся мелкой дрожью и будто проваливался в липкую паутину. Судорожно сглотнув травянистый жмых, он тряхнул головой, потянулся вниз к голени и выхватил спрятанный за онучи и надежно перехваченный лыковыми оборами короткий клинок, своими руками выкованный из булата. Не отводя тревожного взгляда от Лебедяны, он очертил коло себя круг и, для порядка, перекрестился.
— Лебедяна, поди оттуда прочь, не тронь его.
Лебедяна протянула десницу к цветку, и, как только ее перста сомкнулись на цветке, свечение исчезло, а девушка тихо вскрикнула, будто обжегшись.
— Свят. Свят, — закричал Любомир и ринулся вперед. В три прыжка подскочив к бесчувственной девушке, он подхватил ее на руки и, не разбирая дороги, понес прочь из полесья. Когда древлепуща осталась позади, а лунное светило озарило хрупкий профиль его драгоценной ноши, она пришла в себя, но пригрелась, и, казалось, не имела ничего против того, чтобы оставаться в его дланях. Любомир вынес девушку к берегу Серебрянки и аккуратно поставил на ноги, но руки с талии убрал. Лебедяна повела его за собой, минуя уже порядком осоловелых сельчан, подхватила сплетенный загодя венок и пошла к той самой запруде, подле водоносных
— Здесь хочу к воде спуститься. Любо мне это место, — тихо сказала Лебедяна, окидывая взглядом мирное течение Серебрянки. Аспидно-черная гладь реки с россыпью свечей, укрепленных на сотнях спущенных на воду венков, походила на звездное небо. А над головой, повторяя ток речного русла, раскинулся бусами мерцающих и переливающихся звезд Млечный Кушак.
Молодые спустились к реке, скользя по разросшемуся рогозу и расплескивая хрусталь прибрежной воды.
— Есть огниво или кресло? — полюбопытствовала Лебедяна.
— Нет, не сподобился… — сокрушенно ответил Любомир, глядя на красивый тяжелый венок из зверобоя и горицвета, дягиля, живокости и полыни. На венке крестом возвышались четыре крученые свечи.
Лебедяна повертела венок, поправила свечи, укрепив понадежнее, и закусила губу жемчужными зубками, а у Любомира сладко заныли чресла, согревая изнутри и пьяня пошибче иной медовухи.
С недоумением глядя на него бездонным взглядом, она вопросила:
— Где же нам взять огня?
В это миг та ее ладонь, которая лежала поверх скрутки трав, дрогнула, будто уколовшись о колючку, а на кончике указующего перста затеплился небольшой огонек. Тихо вскрикнув, Лебедяна одернула руку и затрясла ладонью. Но неуступчивые сполохи продолжали взвиваться вверх. Пальцу было горячо, но пламя не обжигало, а, подрагивая, теплилось над самым кончиком перста, озаряя расширенные от оторопи очи Лебедяны красноватым светом. Поморгав пару раз, она в изумлении подула на палец, который держала сейчас перед ликом, ровно на тоненькую церковную свечку, и огонек затух.
— От так да, — ошарашенно молвил Любомир, а Лебедяна обомлело переводила очи то на свой неопаленный перст, то на изумленное лико юноши.
— Как ты зажгла этот пламень? — юноша судорожно сглотнул и прочистил осипшее горло.
— Не ведаю, я ничего и не делала. Вестимо, когда спросила тебя про огонь… ой.
На кончике ее руки вновь появилось пламя, только теперь возгорелись уже три вершинки пальцев. Пламя живо теплилось, ладони было горячо, но в сумраке ночи нежная кожа продолжала сверкать молочной белизной. Ни уродливые сукровичные волдыри, ни копоть не оскверняли ее чистоту. В воздухе не разносился тошнотворный запах гари, а появился терпкий аромат травяных благовоний. Лебедяна зачарованно вытягивала длань вперед, медленно вертела ее перед собой, переворачивала и топырила персты — маленькие лиловые язычки не тухли, лишь дрожали на ветру и задорно извивались, словно облизывая ее пальцы.
— Гляди-ка, Любомир, я просила огонь, и боги дали мне его, — смеясь, сказала девушка. Теперь она смотрела на вихры пламени с ребяческим восторгом. В ее блестящих, как слюда, очах плескались волны радости и умиления, а живые искорки веселья водили хороводы с отражением сполохов огня с ее перстов. Она поднесла точеный пальчик, ровно лучинку, к высокой самокрутной свечке в венке, и фитилек занялся таким же красновато-лиловым пламенем. Девушка восторженно засмеялась, а потом запалила и три оставшиеся свечи. Поочередно подув на вершинки пальчиков, она притушила огоньки, подхватила венок с боков и вступила босыми ступнями в хладные воды Серебрянки, пока вода не дошла ей до колен. Потоки воды тут же закрутили длинные льняные юбки, обвивая ее ноги и утаскивая по течению. С пояса девушки спускались долу нарядные узорчатые ленты, которые теперь вились в струях реки ровно пестрые водяные змеи. Лебедяна ласково опустила тяжелый венок на мирную гладь потока и, прошептав сокровенные приговоры, оттолкнула к стремнине.
В тот момент, когда она склонялась к воде, из расшитого искусной вышивкой ворота праздничной рубахи выскользнул маленький крестик на тонком кожаном гайтане. Внезапно, гайтан ослабел, видимо перетерся, а крестик, выточенный из белоствольной липы, упал в воду. На освещенной множеством свечей водной глади было хорошо заметно, как он, не подняв ни единого всплеска, ушел под воду, да так и не всплыл…
Любомир молча перекрестился с сжал сквозь рубаху свой нательный крест.
— Нечистое дело творится, айда к дому, светает уже.