Страшный суд
Шрифт:
Тех, кто стрелял, тут же вздернули на уличных фонарях, но никому легче от этого не стало.
Батальон все-таки разоружили, и отобранное оружие перешло к отрядам шахтерской самообороны, подчинившимся временному городскому комитету национального спасения, в него вошли представители всех шести партий социалистической направленности, которые давно уже перевели из угарного Киева в Донецк собственные штаб-квартиры.
Украина забурлила.
Требования воссоединения с Россией неслись почти отовсюду. Помалкивал, правда, западенскийЛьвов, выжидала
Подкормленные киевским правительством и переметнувшиеся в украинскую национальную армию бывшие российские офицеры сообразили, что альтернативы у них нет, новая Россия, буде она вот-вот возникнет, резонно сочтет их изменниками и дезертирами, и потому выражали определенную лояльность президенту-партократу, бывшему секретарю украинского ЦК.
Его коллега по номенклатуре в Москве торжественно поклялся помочь «дорогому Леониду», заверил в нерушимой личной дружбе и даже решился отдать приказ о передаче десантного полка из Тульской дивизии вэдэвэшников.Но командир летающих туляков, верный ученик и преемник генерала Лебедя, приказ выполнить отказался.
— Президент посылает русских парней проливать кровь на территории иностранных государств, — хитро усмехаясь, заявил комдив примчавшимся в Тулу корреспондентам. — Подобный приказ считаю неконституционным. Подчинюсь только решению Верховного Совета!
Министр обороны Грачев распорядился отстранить строптивого лебеденкаот командования, но срочно созванное офицерское собрание десантников-туляков решило оставить за комдивом его пост и потребовало в свою очередь снять генерала Грачева с поста министра и предать военному суду за антиармейскую и мошенническую коммерсантскую деятельность.
Срочно созванная сессия Верховного Совета России проголосовала за отстранение министра, но президент открыто заявил, что на подобные решения болтунов из чеченской сакли он л'oжилвдоль и поперек с прибором. А генерала президент любит и доверяет ему, как политическому стратегу и незаурядному полководцу.
И тогда разгневанный парламент объявил о созыве внеочередного съезда…
Тем временем, киевский «всенародно любимый» гетьман сумел стянуть вокруг Донецка кое-какие воинские силы и отдал приказ штурмовать город.
«К оружию, громодяне!» — бросил клич городской комитет национального спасения.
Начались уличные бои.
— Чем же мне теперь заниматься? — спросил я у Гитлера, когда он вместе со Стасом вернулся из Донбасса.
Фюрер пробыл с моим двойником у шахтеров три дня и теперь рассказывал, какими стойкими и упорными бойцами за Советскую власть и дружбу с Россией оказались горняки.
— Вожди пролетариата гордились бы внуками тех рабочих, которые беззаветно верили в справедливость революции, — говорил мне Адольф Алоисович. — Неправда ваша, господа демократы, уверяющие, будто рабочий класс России разложен и уничтожен морально! Какие высоты духа! И полное прозрение, взлет пролетарской солидарности, четкое понимание того, что общественно-коллективное выше и человечнее частнособственнического. С таким народом, как российский, я никогда не проиграл бы толстосумам-ломехузам…
Гитлер вздохнул.
— Мне бы родиться в России, — дрогнувшим голосом сказал он. — Как хорошо понимаю Иосифа Сталина, которому всегда хотелось быть русским!
На мой вопрос о том, что делать мне, Станиславу Гагарину, в тревожно складывающейся ситуации, фюрер ответил, пожав плечами:
— Издавать книги… И писать роман «Страшный Суд». У вас, партайгеноссе, особая миссия на Земле, вот и выполняйте ее достойно. Как говорят ваши коллеги: ни дня без строчки! Чтобы ни происходило в мире…
— А ежели мне… Туда? — спросил я у вождя германского народа.
— В драку? — прищурился Гитлер. — А зачем? Увидеть собственными глазами — это хорошо, я понимаю, и обещаю кое-что сделать для вас. Но схлопотать шальную пулю — извините. Этого вам позволить мы никак не можем. Я несу за вашу безопасность личную ответственность перед Зодчими Мира. И у меня хорошая на сей счет репутация, партайгеноссе письм'eнник…
Он повернулся к Стасу Гагарину, молчавшему до поры, улыбнулся моему двойнику и сказал:
— Вот ему и придется побывать в горячих точках, и даже командовать войсками… Главное сражение, увы, впереди. Дивизию возьмете, дружище?
— Могу и армию принять, — просто ответил Стас.
«Ну ты даешь, парень! — восхитился я славным двойником. — А что, ежели сорвешься? Позор какой на мою голову!»
«Не сорвусь, Папа Стив, — мысленно заверил меня Стас. — Степень раскованности у меня не меньшая, чем та, к которой ты в литературе пришел только сейчас… Беспредельно верю в собственные силы. Писателя из меня уже не выйдет, ты все — и даже больше того! — сделал за меня. А вот стать полководцем в Гражданской войне — сумею…»
— Чтоб ее, войны, вообще не было, мать бы эту катастройкутуда и налево! — уже вслух и в сердцах вскричал я. — Значит, вы братцы кролики, воюете, а Папа Стив яйца в издательском кресле натирает?!
— У вас собственная война, Станислав Семенович, — мягко успокоил меня фюрер. — Каждому свое, дорогой партайгеноссе. Постулат сей действует всегда, как бы не издевались над ним разномастные ломехузы.Едем дас зайне, дорогой Папа Стив…
По утрам я читал книгу Джона Эбенезера Эсслемонта, которую прислал мне из Екатеринбурга профессор Пивоваров. Называлась книга «Баха-Улла и Новая Эра», в ней рассказывалось о бахаи— новой мировой религии, основанной на смешении вероучений Кришны и Моисея, Заратустры и Будды, Христа и Магомета.
Собственно говоря, не зная ничего о бахаи— мне рассказал о нем впервые Даниил Пивоваров — интуитивно я осознавал необходимость объединения различных нравственных принципов, которые заповедали нам пророки, именно потому, видимо, и подвиг себя на создание романа «Вечный Жид».