Страсти по Анне
Шрифт:
— Александр Михайлович тебе помогал?
— Они предлагали, но я отказалась. Мне не надо ничего. Крыша над головой есть, меня кормят, одевают.
Мне припомнились мои же собственные слова: «Отвези ее! Отвези ее в публичный дом!»
— Где ты жила, Таня? — с ужасом произнесла я.
— В монастыре, Анна Николаевна. Я к постригу готовлюсь.
Таня осталась на неопределенное время. Она снова была моей горничной, ухаживала за мною. Казалось, что между нами ничего и не произошло. Я уже забывала те грубости, которые говорила ей. Для меня она снова была моей милой Таней, с которой делилась и радостью,
По ночам я часто просыпалась. И думала.
Таня не стала отчаиваться, когда я выгнала ее. И не опустилась, как я предполагала. Ничего в ней не изменилось. Та же спокойная уверенность, забота, нежные руки. И мечту свою она начала исполнять. Верно, сразу сказала Николке, чтобы он отвез ее в монастырь. Постучалась в тяжелые ворота женской обители, попросила о приюте.
«Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам…» Ты прав, Господи! Что помогает ей? Я думала мучительно, металась по подушкам. Есть у Тани сила, которая помогает ей. В чем она? В вере. У меня нет твердости в вере. У меня был Николка, мой брат. Я любила его всепоглощающей слепой любовью. Но не стало Николки. Ради чего мне жить теперь? Я не так люблю Бога, как Таня, и не смогу посвятить Ему всю свою жизнь. Николка, бедный мой мальчик! В чем мне искать смысл моего существования? У Тани ее Бог, ценность вечная, незыблемая. Что есть у меня?
— Принеси ножницы, — сказала я как-то Тане, и только тогда я вдруг заметила, что в комнате у меня исчезли все острые предметы.
Она не посмела спросить, для чего мне понадобились ножницы, пошла за ними.
Я подошла к зеркалу, отдернула пыльную простыню, скрывающую гладкую отражающую поверхность. Едва сдержала крик ужаса, готовый вырваться из моего горла. На меня смотрела высохшая женщина с лихорадочно горящими глазами, седыми прядями в растрепанных волосах. Я видела таких женщин в домах скорби, где перемешались душевные недуги и извращенный быт времени.
Я не знала, как мне вылить весь ужас отвращения к самой себе, но тут появилась Таня. Она за плечи отвернула меня от собственного отражения.
— Анна Николаевна, милая, прилечь бы вам, идемте, — залепетала она, помогая мне подняться и доводя до кровати.
— Таня, ты видела, какой я стала… Девочка моя, ты видела!
— Тише, Анна Николаевна, тише. Я молюсь за вас, каждый вечер молюсь. Только, видно, грешная я. Толку от моих молитв мало, но я верю. Жду. Господь всегда знает, что делает. И вы верьте. И вы молитесь.
— Таня, я — старуха… В душе у меня колодец, а в нем — ледяная вода. Вот бы утопиться там, Таня. Как ты думаешь? И волосы у меня уже седые. И жить я не хочу.
— Милая моя Анна Николаевна, не печальтесь, сколько можно! Поплачьте лучше. Сгубите вы себя. Не молчите, хоть со мною разговаривайте, а то не ровен час…
И тут Таня закрыла лицо ладонями.
— Не надо, Таня, — прошептала я. — Лучше скажи, как там Александр Михайлович.
— Глаз по ночам не смыкают, за вас тревожатся. Похудели страшно. По утрам жалуются на самочувствие. Но за лекарствами не велят идти. Нервы, говорят.
— Таня, ты ножницы принесла? — вспомнила я.
— Да, — испуганно прошептала она. — Зачем вам они?
— Таня, отстриги мне
— Что вы говорите, Анна Николаевна! Что вы придумали?! — закричала она.
— Устала я от них, отстриги.
— Нет!
— Прошу тебя, Таня, не перечь мне! Может, с ними я всю тоску сниму. Словно тянут они меня. Не хочу.
Она плакала, умоляла не делать этого, наконец согласилась, взяла ножницы и со слезами подошла ко мне. Отрезала она совсем мало, кончики, но плакала над ними, как над живыми. Я откинулась на подушки.
— Иди, Таня.
— Я волосы ваши в печке сожгу.
— Делай, как знаешь. Принеси мне чаю.
— Может, и ужин прикажете?
— Иди же, — сказала я.
В дни, когда я изо всех сил боролось с сумасшествием и тоской, ко мне приехал Алексей Петрович. Приехал в полдень, очевидно, только потому, что не искал встречи с Александром Михайловичем.
— Анна Николаевна, — встретил он меня, спускающуюся по лестнице к нему, — поверьте, новость о гибели вашего брата стала ужасным ударом для меня! Я, конечно, понимаю, что в этой трагедии нельзя кого бы то ни было винить! Остается только скорбеть вместе с вами! Вы даже представить себе не можете, как тяжело вас видеть в слезах и трауре! Я с вами, знайте об этом.
— Откуда вы, Алексей Петрович? — спросила я. — Вас не было видно с самой весны.
— Я, Анна Николаевна, был в Крыму по коммерческим делам. Пришлось задержаться. Кстати, вы получали мои письма?
— Да, благодарю вас.
— Но я так и не договорил… Когда я увидел имя вашего брата в списках!.. О Боже мой!.. Я словно почувствовал, что какая-то лавина накрыла меня с головой. Я не верил своим глазам.
Говорил он долго. И когда я старалась перевести разговор, он, ненадолго отвлекшись, опять возвращался к бесконечному некрологу. Мне было неприятно слушать его. После очередной его тирады, я спросила:
— Кажется, Алексей Петрович, вы не были знакомы с моим братом?
— Не имел удовольствия быть представленным. Но…
Я перебила его крайне невежливо:
— Извините, сейчас у меня нет времени. Не могли бы вы прийти в другой раз?
— Да, да, разумеется, — поспешил откланяться Алексей Петрович. — Поклон вдове вашего брата!
Потом ко мне приехала Вирсавия Андреевна. Она ничего мне не сказала, просто поцеловала меня в лоб, присела рядом, взяла мою руку в свои руки, и так мы и сидели — долго, глядя друг другу в глаза. Но, Боже ты мой, только тебе известно, как много мы выразили этими молчаливыми взглядами. Разве можно передать словами боль, которая тебя не отпускает? Разве можно в полной мере принять в свою душу несчастье другого человека?
— У вас, моя дорогая, — сказала мне тихо Вирсавия Андреевна, — сейчас есть только один выход — забыть о любовнике.
— О… — отозвалась я, — если бы он когда-нибудь был любовником, его было бы проще забыть.
Аверинцева покачала головой.
— Вам надо поговорить с Александром Михайловичем.
Вечером следующего дня я, в черном траурном платье, спустилась по широкой лестнице со второго этажа, оглядела пустую гостиную. Медленно прошла к кабинету Александра Михайловича, постучала в его дверь.