Страсти по Чернобылю
Шрифт:
Были выпущены боевые листки, и опять за работу, до пота и ломоты в суставах, с одной мыслью – реактор должен быть укрощен.
После принятия Правительственной комиссией решения об эвакуации населения стала поступать техника: автобусы, краны, фургоны для перевозки крупного рогатого скота и даже понтоны для наведения мостов через реку Припять. Рука об руку трудились гражданское население, работники внутренних дел, воины.
Нас разбили по группам, определили деревни, где будем осуществлять эвакуацию. Я попал в деревню Полесье, небольшую, дворов 120–150, всю утопающую в садах. Жители об эвакуации были предупреждены заранее. Никакой суматохи и паники. Брали
Единой колонной со скоростью 20–30 километров в час направились на пункт дезактивации, где каждый обследовался медицинским работником, тщательно мылся в душе с последующей сменой белья.
Так мы работали до 5 мая, после чего нас сменила житомирская милиция.
5 мая наша группа прибыла на пункт дезактивации. Замерили наличие радиации, затем обильный душ, вновь замер радиации и переодевание. И здесь все были равны, несмотря на чины и ранги. Я видел рядом рубашку с лейтенантскими погонами и бриджи с генеральскими лампасами.
В Чернобыле я воочию, а не по книгам и фильмам убедился, что может сделать атом, пусть даже мертвый, но вышедший хоть на время из-под контроля человека».
Главный ликвидатор
Именно так после Чернобыля называли Евгения Ивановича Игнатенко все, кто его знал и с кем он работал. И в этих словах особого преувеличения не было. Игнатенко одним из первых прибыл 26 апреля 1986 года на аварийный реактор, а уехал из Чернобыля только через два года…
Весь состав каждой Правительственной комиссии менялся каждые две недели. Один заместитель Председателя Совета Министров передавал дела другому, а вместе с ними бессменного члена комиссии Евгения Ивановича Игнатенко. В конце мая к нему присоединился новый директор Чернобыльской АЭС Эрик Николаевич Поздышев, теперь уже они вдвоем оставались во всех комиссиях, будто сделаны они совсем из другого «материала» (имеется в виду «телесного»), чем остальные. И постепенно с этим свыклись: «эти ребята бессмертные»…
Но потом начались инфаркты – один, второй, третий… И тогда все руководство станции отправилось на медкомиссию. Всех тут же «списали», и Поздышев уехал тоже, а Игнатенко остался. На его немой вопрос всевластный Щербина ответил коротко:
– Я не вижу, кем тебя можно заменить, а потому остаешься. Или можешь предложить кого-то вместо себя?
Игнатенко не мог. И вовсе не потому, что считал себя незаменимым, просто он не имел морального права рисковать чужими жизнями. А его здоровьем распоряжались другие, потому что знали – Игнатенко не сможет отказать.
Не мог?
Мы разговаривали с ним в его кабинете в Припяти, в совершенно пустом городе, который давно уже покинули жители. А ПО «Комбинат», которым командовал Евгений Игнатенко, располагался как раз здесь, благо места свободного хватало… Радиация? Но ведь именно Игнатенко и его людям (кстати, которые регулярно сменялись: Игнатенко требовал, чтобы никто не переоблучался!) предстояло всеми способами снижать вред этой самой радиации и приводить окружающие районы в «пристойный вид», а также создавать всевозможные могильники и прочее, прочее, прочее…
В том первом разговоре я поинтересовался у директора комбината и о его отъезде из Чернобыля. Он ответил:
– Как только критическая ситуация хотя бы немного смягчится, не раньше.
– Неужели и вы чувствуете себя виновным в случившемся? – не выдержал я.
– Раз это произошло, значит, мы виновны все! – отрезал Игнатенко.
Из воспоминаний Е. Игнатенко: «Аварийный звонок телефона разбудил меня примерно в 3 часа ночи 26 апреля. Оперативный диспетчер нашего объединения Валентина Водолажская сообщила мне кодом, что на блоке № 4 Чернобыльской АЭС имеет место авария, при этом обозначила ее тип. Так как я практически все время пропадал в командировках на атомных электростанциях и в общих аварийных тренировках ни разу не участвовал, то код знал плохо и попросил более понятно обозначить тип аварии. Ответ был: «…пожар в аппаратном и турбинном отделениях, с радиационными и ядерными последствиями». Я спросил, еще до конца не проснувшись, но уже начиная шутить: «Не много ли всего сразу вместе для одного блока?..» Она ответила: «Дело серьезное. Немедленно выезжайте». Жена заволновалась: «Что случилось?» Но я ее успокоил: «Авария на четвертом блоке Чернобыльской АЭС, а я, как ты знаешь, отвечаю за пятый».
Евгения Ивановича Игнатенко хорошо знают атомщики и на Кольском полуострове, и на Чукотке, и в Курске, и на Волге, и на Ленинградской АЭС, и в Армении. Ну и, конечно же, на Украине. И дело вовсе не в должностях, которые он занимал, и не в званиях и наградах, что успел заслужить и получить, а в его четкой позиции, его взглядах на судьбу атомной энергетики и, наконец, в его умении работать и принимать решения. Все знающие Игнатенко делятся на две части. Для одних он – символ надежности, четкости, преданности профессии, бескомпромиссности и честности. Для других – опасный и умный противник, с которым спорить невозможно: слишком информирован, да и к тому же очень жесткий человек, который бывает беспредельно резок, подчас даже оскорбительно прямолинеен. Вполне естественно, с таким человеком трудно иметь дела, обходить его лучше стороной – ведь в гневе он беспощаден.
Для меня Игнатенко – очень близкий и дорогой человек, потому что очень мало тех, кто прошел Чернобыль от «А» до «Я», и Игнатенко был среди них…
Игнатенко был признанным специалистом по пуску новых энергоблоков. И в 86-м году он «шефствовал» над 5-м блоком Чернобыльской. Из-за задержки строительства пуск его переносился на будущий год, но тем не менее работы нужно было форсировать. Игнатенко прилетал в Чернобыль в марте, следующий раз командировка планировалась в начале мая.
И вот нежданный телефонный звонок. Игнатенко поймал такси и приехал на Китайский проезд, где располагалось «Союзатомэнерго».
Из воспоминаний: «Из первых сообщений Брюханова следовало, что в результате взрывов (было отмечено два последовательных взрыва), причина которых не ясна, обрушилась кровля аппаратного отделения и частично машинного зала, имеются возгорания в ряде помещений, а также пожар на кровле турбинного зала. Пожарные ведут борьбу с огнем. Реактор блока № 4 заглушен и контролируется, при этом имелось в виду прежде всего наличие информации о нейтронном потоке в активной зоне и уровнях теплоносителя в барабан-сепараторах. Остановлен также имеющий с ним много общих связей блок № 3. Информация об отклонении от нормальных значений в радиационной обстановке Брюхановым не подтвердилась, что, по нашему мнению, свидетельствовало о целостности реактора, а именно это в связи с повреждением кровли над ним нас беспокоило больше всего».