Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. ТТ. 1, 2
Шрифт:
Согласно одной пекинской книге по стратагемам стратагема 21 на самом деле используется часто в целях оправдания, что приносит больше выгоды, нежели переход в наступление или ложь. Некоторые добровольно признаются в чем-то второстепенном, привлекая к этому внимание и выигрывая время, чтобы убрать улики, касающиеся более тяжкого проступка (Юй Сюэбинь).
Данное положение можно распространить и на тот род действий, когда совершенные во имя некой идеи зверства оправдывают плохим практическим воплощением «неплохой самой по себе теории». «Неплохая теория», по возможности еще облагороженная посредством стратагемы 25, при таком способе аргументации играет роль золотистой чешуи цикады, к которой приковывается взгляд, тем самым неизбежно, поскольку, как известно, взгляд не может раздвоиться, отвлекаясь от ужасающей действительности,
Кроме того, примером здесь может выступить политическая партия, которая сменой названия сбрасывает в данном случае не привлекательную блестящую, а отвратительную старую оболочку, пытаясь тем самым создать впечатление, что перед нами новая политическая сила, не имеющая ничего общего с преступлениями ее предшественницы.
21.18. Хитроумные (стратагемные) карикатуры
Карикатура в Сатире и юморе [ «Фэнцы юй юмо»], двухнедельном приложении к Жэньминь жибао, от 2 0.06.1986 изображает стол в учреждении со звонящим телефоном. Никто не снимает трубку, поскольку в помещении находятся лишь шляпы и пальто работающих там служащих. Самих обладателей одежды мы не видим. Надпись под рисунком гласит: «Цикада ускользнула из своей чешуи». Здесь критические стрелы целят в тех чиновников, которые лишь числятся на своем рабочем месте, а на самом деле отлынивают от своих обязанностей, занимаясь совершенно иными делами.
На другой карикатуре в том же приложении от 20.11.1988 изображена желтая змея с черными пятнами. На четырех из этих пятен написано: «Хозяйственные преступления». С древесной ветки свешиваются оставшиеся после линьки змеи два лоскута кожи, а рядом надпись: «Денежный штраф». Здесь подмечено то, что тогда на нарушителей хозяйственной дисциплины зачастую налагались смехотворные штрафы, которые те, будучи благодаря своей преступной хозяйственной деятельности весьма состоятельными, могли заплатить, даже не поморщившись. Тем самым им удавалось выйти сухими из воды. Деньги, которые приходилось им выкладывать, представляют собой чешую цикады. Подпись состоит лишь из одного слова, занимающего третье место в выражении для стратагемы 21: «Выскользнула».
На одной карикатуре против запрещенной 22 июля 1999 г. в Китайской Народной Республике религиозной секты [ «Фалунь Дафа» (дословно «Великий закон колеса Дхармы», в обиходе именуемой] «Деяния колеса Дхармы» («Фалунь гун») изображенный в виде черной фигуры ее основатель (1992) Ли Хунчжи [род. 1952] с набитым деньгами мешком за плечами тайком смывается, должно быть, в США, где живет с давних пор. Свое дальнейшее пребывание в Китае он разыгрывает с помощью изваяния Будды, чей точный облик, однако, скрыт. Его заслоняет ширма, на которой выведен призыв секты: «Истина, доброта, терпимость». Надписью служат два заключительных слова из выражения для стратагемы 21: «Сбросил оболочку» (Вэньхуэй бао. Шанхай, 29.07.1999, с. 12).
21.19. «Нет» новой литературе со старым письмом
«Примечательно следующее: великому знатоку древней китайской литературы Линь Циньнаню не выпало пройти омоложения. Но омоложением занята старая китайская литература. Она покинула лоно [древности] и облачилась в новый скелет («то тай хуань гу»), поменяла голову и сменила лицо («гай тоу хуань мянь»). И тем самым с успехом воспользовалась замечательной стратагемой «цикада сбрасывает чешую». Так и живет она, словно заново рожденная».
Эти строки написал в 1931 г. Цюй Цюбо (1899–1935) в своей статье «О литературной революции и вопросах языка». С 1920 г. он работал в редакции газеты «Чэньбао» [ «Утренняя газета»] и как ее корреспондент прибыл в 1921 г. в Москву. Вернулся же оттуда приверженцем большевистских идей в вопросах культуры. [Еще будучи в России, ] в 1922 г. вступает в Коммунистическую партию Китая, затем не раз избирается в ее Центральный Комитет. В январе 1931 г. его выводят из числа руководителей партии. Затем он играет ведущую роль в революционном культурном движении Шанхая, а с 1933 г. вновь включается в работу Коммунистической партии.
Совершенно из другого теста был сделан Линь Циньнань (1852–1924), известный под именем Линь Шу. Еще в период империи, в 1882 г. он выдержал провинциальный экзамен, но затем семь раз, с 1883 по 1898 г., проваливался на столичном экзамене. Все это болезненно сказалось на нем, сюда еще добавилась смерть матери (отец умер еще в 1870 г.) и потеря вследствие туберкулеза жены и двоих детей. Чтобы как-то отвлечь Линь Шу от горестных мыслей, один приятель, учившийся во Франции, предложил ему совместный перевод на китайский язык Дамы с камелиями Дюма-сына (1824–1895). Приятель устно переводил текст на разговорный китайский язык, после чего не владевший иностранными языками Линь Шу перекладывал услышанное на классический язык. Позже таким же образом он переложил Хижину дяди Тома, Басни Эзопа, Робинзона Крузо, Дон Кихота, Путешествие Гулливера, Персидские письма [Монтескье], Оливера Твиста и даже отрывки из гомеровских Илиады и Одиссеи. Он познакомил китайцев с Шерлоком Холмсом. Тем самым Линь Шу стал первым крупным китайским переводчиком западной художественной литературы, оказавшись при этом и самым плодовитым китайским переводчиком. На его счету более 170 переведенных произведений авторов Европы и США. В конце жизни Линь Шу обрушился с гневной отповедью на культурные начинания, исходящие из рядов представителей движения 4 мая 1919 г., избрав своей мишенью, главным образом, поборников новой литературы.
Именно это припоминает ему Цюй Цюбо. Цюй Цюбо жалуется, что почти все исходные цели движения 4 мая вроде эмансипации женщин, участия рабочих и крестьян в управлении страной и всеобщего образования осуществляются, и только в одной области отсутствуют всякие подвижки: в сфере китайской литературы. Никто не отваживается сбросить с пьедестала старую китайскую литературу с ее реакционным содержанием. Прежде всего, шарахаются от реформы письма, не решаясь выбросить за борт китайские знаки, к которым прилипло столько старого хлама, чтобы перейти к буквенной азбуке. Тем самым новая пресловутая разговорная литература остается пустым звуком. В действительности старая китайская литература, и здесь Цюй Цюбо неоднократно прибегает к стратагеме 14, «для возвращения души воспользовалась трупом», а именно мертворожденной, пресловутой новой «разговорной» литературой: в ней продолжает жить «душа» уцелевшей литературы — одним словом, старый китайский, главным образом, конфуцианский духовный скарб.
Стратагему же 21 Цюй Цюбо использует исключительно как стратагему превращения. Старая китайская литература сняла свое исконное одеяние в виде классического письменного языка и вырядилась в легкодоступное новое платье в виде современных обиходных выражений. Но по существу в области китайской литературы все осталось по-прежнему.
21.20. Женщины в мужском платье
Многие китайские женщины древности, упрятанные внутрь своих жилищ, завидовали мужчинам с их неограниченным полем деятельности. Поэтому неудивительно, что китаянки постоянно прибегали к стратагеме превращения 21, когда хотели проникнуть в мужской мир. Переметнувшиеся таким образом в мужской стан китаянки то занимались политической деятельностью, то шли служить в армию, то становились мстительницами, то предавались наукам, то отправлялись странствовать и т. д. Здесь мы видим проявление присущего издавна китаянкам чувства собственного достоинства. Не только история, но и многочисленные романы, народные предания и пьесы повествуют о подобных женщинах.
Историческим лицом является поэтесса Лю Жуши (1618–1654) родом из Южного Китая. Она, будучи 22 лет от роду, в 1640 году переоделась в мужское платье, чтобы попасть к известному, в ту пору уже шестидесятилетнему поэту Цянь Цяньи (1582–1664). Он влюбился в нее с первого взгляда, сделав своей наложницей.
В одной народной песне из 300 слов времен династии Северная Вэй (386–534) воспевается девушка Мулань [дословно «Магнолия»], которая, переодевшись в мужское платье, вступила вместо престарелого и больного отца в войско и более десяти лет сражалась с племенем сюнну, чтобы защитить честь своей семьи и отстоять свободу своей родины [перевод «Песни о Мулань» см.: Литература Востока в средние века: Тексты. М.: Изд-во МГУ, 1996, с. 335–336].