Стратегии злых гениев
Шрифт:
Властвование темных сил
Так или иначе, Иван был вынужден рано повзрослеть. К этому его подталкивала постоянная опасность быть низвергнутым коварными боярами, которые, как он считал, извели его мать и теперь ждали удобного случая расправиться с ним. Бесконечные пожары и мятежи черни, необходимость борьбы с постоянно грабившей Русь Казанской ордой, думы о противостоянии Крымскому ханству, сложность взаимоотношений с боярами и постоянные интриги – все это нависло над молодым правителем и требовало неотложных взвешенных решений и незамедлительных действий. Тревоги непростой реальности, незаметно сменившие безрадостное детство, уже диктовали неотвратимость прощания с беспечным периодом юности.
В семнадцать лет Иван был вынужден возглавить военный поход на басурманов – с целью захвата Казани. Возможно, это была ловко спланированная акция кого-то из боярского окружения молодого царя, ибо таким образом столкнуть непрактичного и неопытного юношу с реальной, отнюдь не библейской жизнью было полезно. И не столько для того, чтобы задеть звонкие струны царского тщеславия, сколько для того,
В дальнейшем Иван IV организовал целую череду военных походов, с третьей попытки взяв Казань, покорив Полоцк и Ливонию, фактически с единственной целью – утвердиться как государь-полководец и достигнуть военной славы и признания на этом поприще. Но и тут, несмотря на формальные победы, преимущественно ставшие результатом длительных и кровопролитных военных сражений и безжалостного отношения к народу, самодержца ожидало больше разочарований, чем радостей. Как свидетельствуют историки, начиная с Казанской войны, когда терзаемый сомнениями двадцатидвухлетний правитель был вынужден слушаться старших, более опытных в военном деле бояр, он довольствовался, по словам Р. Скрынникова, «почетной, но на деле второстепенной ролью».
В конце концов царь осознал, что не сумеет преподнести будущим поколениям себя в качестве образца выдающегося полководца, и это открытие угнетало его никогда не прекращающейся душевной болью. Взрывоопасная натура правителя искала выхода для накапливающегося пара и не находила ничего иного, как доказывать свое царское величие бесчисленными избиениями и смертями тех, кому он тайно завидовал и кто на войне оказывался более удачливым военачальником. В условиях неограниченных возможностей обычная мужская зависть принимала облик яростной мести и ненависти. Особенно она усиливалась в обстановке неуверенности в себе и в том, что завтра может не наступить из-за какого-нибудь изощренного заговора. Не стоит забывать, что практически все отличившиеся в сражениях воеводы и организаторы кампаний вскоре объявлялись изменниками и уничтожались. Так в разное время сложили головы Адашев и Горбатый-Суздальский, наиболее отличившиеся во время Казанской кампании, или князья Кашин и Репнин, проявившие себя во время взятия Полоцка – наиболее успешного военного эпизода за все царствование Ивана IV. Сначала таких были единицы, потом десятки, а в последние годы жизни царя – сотни. Деспот стирал с лица земли лучших, настойчиво пытаясь предать забвению их имена. Его бесили чужие достижения, но особенно досаждала, да так, что он впадал в ярость, чужая независимость. Когда в войне с крымским ханом Девлет-Гиреем опальный воевода Михайло Воротынский разбил наголову противника, Иван Грозный, выждав определенное время, обвинил полководца в измене и после мучительных пыток горящими углями убил. Иван Грозный просто не выносил тех, кто в чем-то оказывался лучше его. Однако такая своеобразная «компенсация» своей полководческой несостоятельности, ущербности личности и вообще несоответствия своего реального облика той божественной великой миссии, о которой ему с юных лет твердили советники и, прежде всего, долгое время обожаемый им Сильвестр, не приносила душевного облегчения и лишь усиливала противоречия между иллюзорным миром болезненного воображения и реальностью.
Тем не менее, несмотря на репрессии, Иван осознавал необходимость поиска новых союзников как в боярской среде, так и путем возвышения преданных сторонников, выдвинутых из более низкой социальной прослойки. Царю, которого довольно долго теснила во власти боярская знать, нужна была опора в виде третьей, зависящей лишь от него, силы. И эта сила нужна была ему, чтобы сокрушать, мстить, утверждаться на костях поверженных вассалов, которые обладали гораздо более яркими талантами, чем он сам. В первичном смысле убийства известных представителей русской элиты имели символический, даже сакральный характер: уничтожая лучших, правитель не только расчищал дорогу для себя – единственного блистательного человека в государстве, но как бы присваивал себе их качества, их имидж, их признанную силу. Монарх действительно делил власть с аристократией, на что указывают многие историки. И именно в этом следует искать причину проявлений ненависти и агрессии царя по отношению к боярам. Причиной конфликта с властной элитой было противоречие, которое Иван Грозный не мог разрешить долгие годы. С одной стороны, он нуждался в помощниках, с другой – от этих помощников, как ни от кого другого, он с напряжением и настороженностью ожидал подвохов и предательства.
Пожалуй, наиболее примечательным в жизни русского царя Ивана IV является так называемый период «тихого» правления, продлившийся около тринадцати лет. Некоторые ученые даже берутся утверждать, что в тот момент Иван внутренне изменился, стал «благочестивым», удивительно религиозным и трогательно заботливым. Но если внимательнее рассмотреть время затишья, станет ясно, что оно явилось отнюдь не следствием внутренних изменений, а прямым результатом действия таких могучих и взаимодополняющих ограничителей, как религия и семья. Сильвестр, призывая на помощь Небо и магические, почти сказочные заклинания, устрашил Ивана и сумел на время упорядочить его мышление. Анастасия, согласно летописям, единственная из восьми жен царя, имевшая на него определенное влияние, также внесла свою лепту в сдерживание губительных порывов мужа. Не прошли бесследно для царя и смерти его детей, которые, словно от сглаза, умирали или погибали. Вне всякого сомнения, смерти двух дочерей, затем нелепая гибель наследника Дмитрия, потом рождение Ивана-младшего, опять смерть дочери и, наконец, появление неполноценного Федора не могли не расшатать и без того плохие нервы молодого правителя. Но эти же события оказывались благодатной почвой для манипуляций, чем пользовался Сильвестр, увязывая земную жизнь Грозного с велениями Неба. Царь поддался, из страха он загнал своих бесов в глубокие норы на дне ощетинившейся души. Но это было затишье перед бурей.
«Тихий» период закончился так же внезапно, как и начался. Анастасия слегла и, не дожив до тридцати, отправилась в мир иной, а тяжелая болезнь самого царя оказалась лакмусовой бумажкой в отношениях и с религиозным учителем, и с самым влиятельным и деятельным из бояр Алексеем Адашевым. Готовясь к смерти, Иван Грозный велел присягнуть в то время еще живому малолетнему Дмитрию. Но советники сделали ставки на двоюродного брата царя Владимира Старицкого. Неожиданно выздоровев, царь повел себя, словно очнувшийся от длительной спячки медведь-шатун. На Россию надвигался сумрак. Власть религии отпечаталась в душе разрушителя странным и зловещим образом: он отныне замаливал свои преступления, каялся, может быть, вполне искренне за хладнокровные убийства, от которых содрогнулась даже далекая Европа. Впрочем, возможно, эти жуткие покаяния были просто дикой насмешкой над прежними порывами склонить голову пред церковью. Ибо не совершались бы безумные акты насилия и леденящие кровь убийства прямо в церкви, порой на глазах у остолбеневшего люда.
Сначала, после удаления от себя Сильвестра и Адашева, самодержец занялся кровавой чисткой рядов приближенных, методично и последовательно истребив родственников и друзей Адашева. А уж затем организовал знаменитую опричнину, основанную на приближении и возвышении людей социально опасных, готовых ради милости царя и обогащения на любые преступления и имеющих в глазах самодержца лишь одну ценную характеристику – преданность. Опричнина была призвана стать не только непробиваемым кольцом личной защиты царя, но и неумолимым карательным органом для бояр, осмеливающихся смотреть Ивану прямо в глаза, без подобострастия и страха. Он желал раздавить горделивых аристократов, поэтому окружил себя отъявленными негодяями, готовыми из-за своих ужасных склонностей, раболепия перед хозяином, а порой просто из страха выполнить любое его злодейское желание, поучаствовать в любом, самом скверном действе, при этом прикрываясь якобы заботой царя о народе и государстве, демонстративным стремлением правителя навести порядок и укрепить мощь державы. Были тут и иностранцы, подавшиеся в бескрайнюю Московию в поисках альтернативы и новых возможностей для возвышения. Создавая личную гвардию по типу римских преторианцев, Иван Грозный сначала говорил о тысяче воинов, но вскоре их число достигло шести тысяч. Возможно, этим шагом была создана первая в России универсальная машина для репрессий и организованных убийств, совершаемых против собственного народа от имени государства. Бесчинства этих людей (а они обладали широчайшими полномочиями) достигли небывалых масштабов, затмив все совершенные доселе преступления. Осуществлялись они с невиданным цинизмом, напоминали скорее фарс и сами по себе стали отражением мировоззрения Ивана Грозного, его страхов и жажды признания. То, чего царь был неспособен достичь как государственный деятель, он выбивал из своих подданных силой, вырывал у них в предсмертной агонии.
«Холопий своих мы вольны жаловать и казнить» – так сформулировал свое самодержавное мировоззрение Иван Грозный в одном из многочисленных писем к ненавистному беглецу Курбскому, до которого не могла дотянуться его жаждущая мести рука. Ключевым, символическим штрихом всего опричного действа явилось превращение гвардейского шествия в шествие царя Ивана, который все чаще сам принимал участие в пытках и истязаниях. Окружив себя отборными негодяями, он словно открыл шлюзы для потока деструктивного и бурно расцветающего сатанизма. Он не только позволил это, но сам вдохновил опричников на мерзкие преступления, возбудив у многих скрытую страсть к насилию, узаконив самые низменные инстинкты. Он жаждал доказать, что темные силы в человеке способны взять верх, заглушив все остальные порывы. Но царь-изверг доказал это лишь в отдельно взятом месте и в отдельном, вырванном отрезке времени, в созданном своими руками парке Иванова периода, который скорее мог бы называться царством человеческого вырождения.
Проклятие искателя кровавых приключений
Если пристально всмотреться в личность царя Ивана Васильевича, прежде всего бросается в глаза нарушение ее целостности, отсутствие плодотворного начала. Главная метаморфоза внутреннего мира царя выразилась в неспособности приобщиться к жизненным ценностям и счастью. Имея колоссальный потенциал, пользуясь исполинскими рычагами влияния и власти, московский средневековый правитель не сумел избавиться от болезненного напряжения, обрек себя на пожизненную неуверенность в себе, страх и тоску. Чудовищное неверие в собственные производительные силы и вечная тревога заставили Ивана Грозного ненавидеть, завидовать, искать врагов и бороться с ними, проявлять худшие человеческие качества в изощренных формах насилия и агрессии.