Страж мертвеца
Шрифт:
Однако и при свете дня он преуспел в этом не больше, чем ночью. Осмотрев довольно обширное пространство и бесстрашно проникнув в глубь расположения войск конфедератов, Грейрок отказался от поисков и, несколько усталый, глубоко разочарованный, уселся под большой сосной, там, где мы его и застали в начале повествования.
Не следует думать, что огорчение Грейрока было сродни разочарованию кровожадного убийцы, лишенного возможности полюбоваться видом своей жертвы. В больших ясных глазах этого юноши, в его тонко очерченных губах и высоком лбе читалась совсем иная повесть. И действительно, характер его представлял собою на редкость счастливое сочетание мужества и чувствительности, отваги и честности.
«Мне досадно, — говорил он себе, сидя на самом дне золотистой дымки, которая, точно призрачное море, заливала лес. — Досадно, что я не нашел человека, убитого моей рукой! Неужто я и вправду
И, продолжая думать об этом своем желании, рядовой Грейрок, разморенный истомой летнего дня, убаюканный тихим гудением мошкары в благоухающих ветвях, уснул тут же под деревом, позабыв об интересах Соединенных Штатов и предоставив врагам полную возможность захватить себя в плен.
И ему приснился сон.
Он видел себя ребенком, живущим в далекой прекрасной стране на берегу большой реки, [4] по которой величественно проплывали огромные пароходы, вздымая кверху черные клубы дыма, возвещавшие о появлении судов задолго до того, как они огибали излучину, и отмечавшие их путь после того, как они давно уже скрылись из виду. И всякий раз, когда мальчик, стоя на берегу реки, любовался пароходами, бок о бок с ним находился тот, кому он отдал сердце и душу, — его брат. Они были близнецами. Вместе бродили они по берегу реки, вместе обходили все поля, лежащие чуть подальше от побережья, вместе собирали пряную мяту и пахучие ветки сассафраса на высоких холмах, за которыми простиралось Таинственное Королевство и с которых, если глядеть на юг, на другой берег, можно было увидеть кусочек Заколдованной Страны.
4
Речь идет о реке Миссисипи. (Прим. перев.)
Единственные дети матери-вдовы, блуждали они, взявшись за руки, по залитым светом тропинкам, по мирным долинам, и каждый день новое солнце озаряло перед ними новый мир. И через все эти счастливые дни проходила одна нескончаемая мелодия — нежная, звонкая трель пересмешника, жившего в клетке над дверью домика. Она наполняла собою минуты раздумий в этом сне, звуча точно музыкальное благословение. Веселая птичка постоянно пела; бесконечные вариации звуков, казалось, вылетали из ее горла с каждым биением сердца, без всяких усилий, журча и переливаясь, точно воды бурного ручейка. Ясная, звучная мелодия была поистине душою этой мирной картины, объяснением сокровенного смысла всех тайн жизни и любви.
Но наступило время, когда дни в сновидении заволокли тучи печали, пролившиеся потоками слез. Добрая мать умерла, домик на лужайке, у берега большой реки, развалился, а братья были отданы на воспитание двум родственникам. Уильям (которому снился этот сон) отправился в многолюдный город в Таинственном Королевстве, а Джон переправился на другой берег реки, в Заколдованную Страну, и был увезен в отдаленную местность, где, по слухам, жили недобрые люди со странными обычаями. Именно ему при разделе имущества умершей матери досталось единственное семейное сокровище — пересмешник. Детей можно было поделить, а птицу — нет, и вот ее увезли в незнакомый край, и она навсегда исчезла из жизни Уильяма. Однако и потом, в годы одиночества, песня пересмешника слышалась ему во всех его снах и, казалось, всегда звучала в ушах и в сердце.
Родственники, усыновившие мальчиков, были врагами и не поддерживали между собою никаких отношений. Некоторое время дети обменивались письмами, полными мальчишеской бравады, хвастливых рассказов о новых ярких впечатлениях и преувеличенно красочных описаний их новой, богатой событиями
Багряное солнце низко опустилось на западе, косые лучи его отбрасывали от каждого ствола гигантской сосны столб тени, уходящей сквозь золотистую дымку далеко на восток, где свет и тень сливались в неразличимом сумраке.
Рядовой Грейрок вскочил, осторожно огляделся вокруг, вскинул на плечо винтовку и зашагал к лагерю. Он проделал уже около полумили и проходил мимо густого лаврового кустарника, когда из зарослей выпорхнула птица и, усевшись на ветке высокого дерева, залилась ликующей, нескончаемой песней, какую лишь она одна из всех божьих созданий способна пропеть во славу своего творца. Ничего особенного в этом не было, птичка просто открывала клюв и распевала. Однако человек остановился, точно пораженный громом. Он уронил винтовку, взглянул вверх на птицу, закрыл лицо руками и зарыдал, как ребенок! В этот момент он и вправду мыслями и душою перенесся в дни своего детства на берег большой реки, за которой простиралась Заколдованная Страна. Затем усилием воли он взял себя в руки, поднял винтовку и, вслух обзывая себя идиотом, двинулся дальше. Проходя мимо просеки, углублявшейся в самую гущу зарослей, он заглянул туда. Там, на земле, распластав руки, запрокинув голову и отвернув в сторону бледное лицо, лежал его двойник! На груди его, на серой солдатской куртке, темнело единственное пятнышко крови. Это был труп Джона Грейрока, умершего от огнестрельной раны. Он еще не успел остыть.
Стрелок нашел свою жертву!
Когда злополучный солдат опустился на колени перед этим апофеозом междоусобной войны, звонкоголосая птица высоко на ветке умолкла и, освещенная буйным заревом заката, бесшумно улетела в величественную лесную даль.
В этот вечер на перекличке в лагере федеральных войск никто не отозвался на имя Уильяма Грейрока.
И никто никогда больше на него не отзывался,
Наследство Гилсона
Перевод Е.Калашниковой
Дела Гилсона были плохи. Так гласило краткое, холодное, хоть и не лишенное некоторой доли сочувствия, заключение маммон-хиллского «света» — вердикт респектабельной части общества. Что касается его противоположной, или, лучше сказать, противостоящей части, представители которой с налитыми кровью глазами беспокойно толкутся у стойки в «мышеловке» Молль Гэрни, в то время как столпы респектабельности пьют бренди с сахаром в роскошном салуне мистера Джо Бентли, — там, в общем, держались того же мнения, хотя высказывали его несколько более энергично, с помощью образных выражений, которые здесь нет надобности приводить. Одним словом, в вопросе о Гилсоне Маммон-хилл был единодушен. И следует признать, что с мирской точки зрения дела мистера Гилсона обстояли действительно не совсем благополучно. В то утро, о котором идет речь, он был доставлен мистером Брентшо в город и публично обвинен в конокрадстве; и шериф уже прилаживал к Дереву новую веревку из лучшей манильской пеньки, а плотник Пит, в перерывах между очередными возлияниями, прилежно трудился над изготовлением соснового ящика приблизительно по мерке мистера Гилсона. Поскольку общество уже изрекло свой приговор, Гилсона теперь отделяла от вечности лишь официальная церемония суда.
Вот немногие краткие сведения о подсудимом. Его последним местожительством был Нью-Джерузалем, на северном рукаве Каменной речки; оттуда он и прибыл на вновь открытый прииск Маммон-хилл, совсем незадолго до начала «золотой лихорадки», вследствие которой местность, поименованная выше, почти совершенно обезлюдела. Открытие новых россыпей пришлось весьма кстати для мистера Гилсона, ибо как раз около этого времени нью-джерузалемский комитет общественного порядка дал ему понять, что ради улучшения — и даже сохранения — своих жизненных перспектив ему лучше переселиться в другое место; а в списке мест, куда он мог бы переселиться без риска для себя, ни один из старых приисков не значился, поэтому вполне естественно, что он избрал Маммон-хилл. Вышло так, что в скором времени за ним последовали все его судьи, и это принуждало его к некоторой осмотрительности; но доверия общества он так и не снискал, поскольку никто и никогда не слышал, чтобы он хоть день честно трудился на каком-либо поприще, дозволенном строгим местным кодексом нравственности, за исключением игры в покер. Ходили даже слухи, будто он непосредственно причастен к недавним дерзким кражам, произведенным с помощью щетки и таза в золотопромывных желобах.