Страж. Тетралогия
Шрифт:
— Десятые числа марта.
Я выругался. Получалось, что в каменной бочке я провел почти месяц, а от Проповедника ни слуху ни духу.
— Она всех нас убьет! — простонал Мануэль и, как обычно, заплакал.
— Заткнись! И без тебя тошно! — рыкнул из своей камеры Николя. — Проклятый нытик!
Изольда, которая в тюремном подвале ударилась в религию, молилась. Она делала это постоянно, прерываясь лишь на сон и еду, но никакая молитва не могла спасти ее от окулла. Как и вознести обратно в постель его милости.
Еще через два дня к нам привели нового гостя — заплаканную русоволосую девчонку из дальней деревни. Ее звали Мария, и вина девушки была лишь в том, что она налила слишком горячую воду в таз нынешней любовницы маркграфа, когда та мыла голову. Пришедшая под вечер окулл напугала девчонку до чертиков.
На следующее утро стражники пришли за Николя. Он кричал, выл, пробовал кусаться, но его довольно быстро и ловко скрутили и вытащили из тюрьмы, несмотря на мольбы о пощаде и крики, что это большая ошибка и он обожает его милость.
Спустя двадцать минут пришли за мной. Второй, Четвертый и Пятый. Последний перестал хромать, но продолжал смотреть на меня волком.
— Его милость тебя зовет. Пойдешь сам или тащить? — спросили у меня.
Я посмотрел на троицу наемников, на четверку стражников с арбалетами, которые они направили на камеры, откуда могли выскочить заключенные, и решил:
— Самому гораздо приятнее.
— Ну и хорошо. Выметайся из камеры. Маркграф не любит ждать.
Я выбрался в коридор, посмотрел на дальнюю решетку, где, запертая фигурой, шипела матушка его милости. Тот, кто сработал останавливающие чары, — настоящий мастер.
Они были надежны, как боевой топор в руках опытного наемника. Мы с Карлом пришли к выводу, что за их созданием стоял тот первый и неизвестный нам страж, сгинувший в Латке много лет назад.
— Удачи, Людвиг, — сказал Карл, стараясь выглядеть бодрым.
Я пожал его руку через решетку и отправился наверх.
Солнечный свет ослепил мои привыкшие к полумраку глаза, я запнулся о лестницу и обязательно упал бы, если бы Пятый и Второй не подхватили меня под руки.
— Без глупостей! — предупредил меня наемник. — Нам велели тебя не трогать, и если ты, придурок, расквасишь себе нос на ступеньках, никто не обрадуется.
Мне тут же захотелось стукнуться головой о стенку и посмотреть, что на это скажет маркграф. Возможно, кого-нибудь из них отправят в свободную камеру?
Было бы неплохо.
В замке оказалось тепло и светло, к тому же благоухало. В отличие от меня, не видевшего горячей воды уже целый месяц и не съеденного блохами только оттого, что они не водились в тюремных подвалах.
Меня вывели во внутренний двор, где сушилось выстиранное белье, и, миновав череду арок и калиток, возле которых несли караул сторожа, я оказался на внутренней, третьей замковой стене.
Я задохнулся от запаха ранней весны, поражаясь, насколько он прекрасен и свеж. Был март, ветреный и холодный, зато неизменно прекрасный, каким может быть любой день, если ты не торчишь глубоко под землей, словно какой-нибудь скирр из подгорного племени иных существ.
На широкой площадке стены, аккурат рядом с круглой башней, глядевшей на запад, стоял большой требушет, от которого еще пахло свежей сосновой стружкой. Он был направлен в сторону лесистого склона, куда-то за деревья.
На стене толпилось довольно много разряженного, словно на парад, народа. Милые дамы смеялись, кавалеры были галантны. Все ожидали чего-то интересного, и мне это совсем не понравилось. Развращенная угодливая публика была похожа на трупоедов. За дорогими духами, нарядами и красивыми лицами скрывались хищники, которые по команде своего хозяина бросятся и сожрут любого.
Колдуна, так ловко отделавшего меня, среди них не оказалось.
Маркграф Валентин Красивый был облачен в лазоревый камзол и широкополую шляпу со страусиным пером небесно-голубого цвета.
— А, ван Нормайенн, я рад, что вы сочли возможным посетить наше утреннее представление! Сегодня в моих лесах состоится великая ежегодная охота, и каждый из нас готов веселиться!
Многие любопытные взгляды обратились на меня. Половина из них излучала презрение, а вторая — отвращение. Думаю, любой из этих господ выглядел бы не лучше, пожив под землей, по соседству с окуллом. Впрочем, мне кажется, у многих из местных весельчаков все еще впереди, и они успеют наверстать упущенное. Как я мог убедиться, маркграф — крайне переменчивая натура.
— Желаете вина? — спросил он у меня.
— С удовольствием.
Он хлопнул в ладоши, и слуга тут же поднес мне кубок.
— Я хочу, чтобы вы оценили представление.
— Надеюсь, я буду оценивать его со стороны, а не в качестве одного из актеров? — спросил я, после некоторой паузы из-за дегустации вина.
Оно было слишком крепким, и я не стал злоупотреблять, размышляя, что будет, если я огрею его милость кубком по башке? Кажется, подумал об этом не только я, но и наемники, поэтому Пятый предусмотрительно встал рядом, закрывая мне дорогу к хозяину замка.
Маркграф на мои слова оглушительно расхохотался, и толпа придворных угодливо подхватила его смех.
— Разумеется, нет! Не в этот раз. Тащите его!
Трое стражников приволокли воющего связанного Николя.
— Господа! — обратился маркграф к зрителям. — Этот человек вор! И он заслуживает наказания.
По его команде стражники посадили приговоренного в пращу, и один сунул ему в руки курицу, которой связали ноги. Она кудахтала, билась, как и пленник, но деться никуда не могла. Николя орал, вопил, молил о пощаде. Я не выдержал, сделал шаг, и на моих руках тут же повисли наемники.
— Что вы хотели сделать, ван Нормайенн? — участливо спросил его милость.
— Ударить его кубком в висок.
— Как благородно! Похлопаем, господа! Такую христианскую жалость встретишь не каждый день!
Зазвучали аплодисменты и крики «браво».
— Кто выиграл в фанты, хотел бы я знать? — Маркграф посмотрел на толпу. — Жизель и Антоний, насколько я помню?
Двое улыбающихся молодых людей вышли вперед.
— И кто у нас будет подавать сигнал?
— Уступаю даме выбор, — галантно предложил Антоний с напомаженными усиками.