Стража Лопухастых островов
Шрифт:
Валентин Валентиныч с полки, где стояли граммофон и покрытая мозаикой шкатулка, достал выпиленную лобзиком рамку. В ней – фото размером с открытку. На фото испуганно раскрыл глаза и сжал губы пацаненок лет семи-восьми. С тонкой шеей, узенькими голыми плечами, с редкой белобрысой челкой, у которой торчала вверх одна прядка. Снимок был пожелтелый, но четкий. Виднелись даже чешуйки шелушащейся кожи на кромках ушей. Уши круглыми крылышками торчали по сторонам узкого, с треугольным подбородком лица.
«Господи, неужели это он ? И… неужели я когда-нибудь буду такой, как он сейчас ?..
Ига не выдержал, глянул украдкой. Уши были обыкновенные, взрослые. Слегка сморщенные от старости.
Валентин Валентиныч заметил Игин взгляд.
– Да, голубчик, и я был когда-то лопухастым… И те трое тоже. Жаль только, никаких фотографий с ними у меня нет.
– А в путешествие по Плавням они ходили? – сказал Ига, слегка краснея.
– Увы, не успели. Началась война, стала не до того…
– А они… теперь живые? – шепнула Степка у Игиной щеки.
– Боря Соловейко зимой сорок пятого, шестнадцати лет, сумел попасть на фронт и погиб где-то под Берлином. Юрик Рубашкин умер в семьдесят первом от белокровия, он облучился на каких-то испытаниях. А про Вилю Аугенблика не знаю. Осенью сорок первого всю их семью отправили куда-то в ссылку. Хотя, казалось бы, куда еще можно ссылать дальше нашей провинции…
– А почему их отправили? – насуплено спросил Ига.
– Ну, они же были немцы. Хотя все родились в России и сроду не видели никакой Германии, а все равно… Тогда всех немцев отправляли куда подальше, мели общей метлой. Едва ли Вилька выжил в северной глуши, в голоде…
Валентин Валентиныч взял фотоснимок. Глядел на него и скреб пухлый (совсем не треугольный!) подбородок. Надо было идти. Но просто сказать «до свиданья, мы пошли», Ига почему-то не решался. Вместо этого неловко сказал:
– А камера… она как к вам попала?
– Мне подарили ее родственники Юрика Рубашкина, когда перебирались из нашего города в Подмосковье. Лет десять назад… Раньше-то Юрик с родителями жил в Москве, отец его работал в Комиссариате иностранных дел, часто ездил за границу, оттуда и привез эту штучку сыну в подарок. А в тридцать седьмом его отправили в концлагерь, сказали: раз бывал в буржуйских странах, значит, шпион. Такие вот были времена, вы, наверно, про это слыхали… Хорошо еще, что жену не посадили, выслали с сыном, с Юриком в наш город… Так и камера здесь оказалась… Жаль, что ни одна отснятая кинолента не сохранилась. А то как здорово было бы взглянуть на них снова, на живых… Да и я там, возможно, мог бы промелькнуть… Ну, ладно, кажется, ко мне идут покупатели. Привет Якову Лазаревичу. И – бегом к Ёжику…
Трое с «Репейного беркута»
1
И опять Ига и Степка – с утюгом на палке – зашагали по Малым Репейникам. Музей находился не столь уж близко от «Двух Рыцарей». Они миновали вновь отстроенную Никольскую церковь, старинные торговые ряды, где теперь блестели стеклами современные киоски, протопали мимо трехэтажной Городской управы с курантами и свернули на Историческую улицу.
Здесь, в двух шагах от музея, Ига и Степка встретили трех друзей. Только их звали не «мушкетеры», а Пузырь, Соломинка и Лапоть…
Надо сказать об этих людях несколько слов.
Понятно, что свои прозвища они получили от героев известной сказки. Но в сказке эти персонажи дружить не умели и кончили плохо: соломинка сломалась, лапоть утонул, а пузырь лопнул от хохота.
Славка Пузырев и Коля Соломин дружили с первого класса. И тогда их никто еще не называл Пузырем и Соломинкой. Потому что Славка не был пухлым и надутым, а Коля длинным и тонким. Оба они были обыкновенные. Оба одинаковой толщины, оба, как положено, лопухастые и даже похожие друг на друга – рыжеватые и со вздернутыми носами (только Славка с прической-ежиком, а Коля – длинноволосый). Стасик присоединился к ним позже. Кстати, он был не Лаптев и даже не Башмаков или, скажем, Обувкин, а Полуэктов, сын известных в городе художников-реставраторов (они восстанавливали фрески в главном соборе Вознесенского монастыря).
Прозвище он заработал позапрошлой весной. Тогда в третьем «Б» заболела учительница Ольга Ивановна, и на ее место прислали другую – Лилию Кузьминичну. Пригласили с пенсии (а что было делать?). Громкоголосая, крупных размеров Лилия не была похожа на добродушную пенсионерку. Она тут же принялась наводить порядок. («Хотя бы к концу учебного года сделаю из вас людей!») Начала она «очеловечивание» почему-то с того, что запретила кроссовки с застежками-липучками.
Был уже теплый (как в нынешнем году) май, почти все мальчишки ходили на уроки в кроссовках. Новенькие кроссовки не всегда плотно держались на ногах, приходилось иногда на ходу их застегивать потуже. Липучки – тр-р-р, тр-р-р… Это нравилось. Случалось, что и на уроках: спустит заскучавший от математики третьеклассник руку под парту, дотянется до хлястика и давай потрескивать.
Лилию Кузьминичну этот треск выводил из себя (наверно у нее был такой сорт аллергии, а кнамьего шарика не было; к тому же, взрослым шарики не всегда помогают). Наконец она заявила:
– С завтрашнего дня – никаких кроссовок. Кто явится в них еще раз, пойдет домой с двойкой по поведению в дневнике!
Класс, где мальчишек было две трети, забузил:
– А в чем ходить-то?!
– А если больше ничего нет?!..
– В чем угодно! Только не в этом трескучем безобразии! – И Лилия Кузьминична с размаха припечатала к столу крепкую ладонь. Народ боязливо притих, но кто-то все же пискнул в тишине:
– Хоть в лаптях?
– Хоть в лаптях!
Назавтра пришли кто в сандалиях, кто в полуботинках, кто в кедах. А Стасик Полуэктов…
Народ восторженно ахнул. Стройненький большеглазый Стасик – этакий образцовый третьеклассник в отглаженном летнем костюмчике с белым воротничком и черным бантиком – оказывается, воспринял слова строгой учительницы буквально. Его тонкие ноги были до колен обмотаны белоснежными вафельными полотенцами, а полотенца крест-накрест перехвачены мочальным лыком. На ступнях красовались новенькие желтые лапти. Небольшие, хотя для Стасика и великоватые (слегка хлюпали).
Стасик невозмутимо пошел в класс. Одноклассники двинулись следом, замирая от догадок: чем это кончится?
Кончилось тем, чем полагается. Лилия Кузьминична увидела третьеклассника Полуэктова еще в коридоре, и внутри у нее забурлило. Она устремила к лаптям палец:
– Это! Как! Понимать!?
– Но вы же сами вчера сказали…
Она ухватила Стасика за плечо и повлекла к директорскому кабинету. Шлепая лаптями о паркет и придыхая, Стасик заявил:
– Будьте добры, отпустите, пожалуйста, мое плечо. Школьников нельзя хватать и толкать, это запрещено Конституцией…