Стрелец (сборник)
Шрифт:
Рубль шестьдесят – не деньги. А все-таки шапка...
– Вам какую?
– Все равно. Можно эту...
Продавщица взяла шапку, на которую я указал, надела ее себе на голову и – пропала.
Я растерялся. Вообще меня удивить очень трудно, почти невозможно. Я тонко чувствую корни жизни, все могу понять и объяснить. Но здесь я ничего не мог понять.
Продавщица тем временем сняла с головы шапку и снова возникла.
– Включает? – равнодушно спросила она. Ей было все равно, каким товаром торговать.
– Не
– Я пропадала или не пропадала? – уточнила продавщица.
– Пропадала.
– Значит, включает, – успокоилась продавщица. – А то, знаете, щас холодно, шапки портятся, которые вовсе не включают, а которые наполовину... Вам завернуть?
– Не обязательно.
Я взял шапку, отошел от ларька. Надел поплотнее на голову и отправился на работу.
Главное в жизни – правильно расставлять акценты. Уметь видеть – что важно, а что не важно.
Если, например, в метро тебе давят в спину и ходят по ногам – надо понимать, что это явление временное.
Я стою в шапке-невидимке, стиснутый со всех сторон, и чувствую плечи своих современников.
Возле меня в минусовом расстоянии стоит деревенская женщина в шали и плюшевой жакетке. На шее у нее, как олимпийский венок, висит гирлянда сушек.
– Мать, – обиженно говорит кто-то за моей спиной, – встала как памятник. Подвинься немножко!
Я включен, и там, где я стою, пустое место. Бабка двигается в эту пустоту, но она заполнена мной.
– Куда я подвинусь-то? – огрызается бабка. Она так оглушена городом, цивилизацией и своими узлами, что ничему уже не удивляется.
– У, деревня... – сердится человек за спиной.
Можно бы повернуться и двумя пальцами взять горожанина за нос, за самый кончик, чтобы умел расставлять в жизни акценты. Но с другой стороны, стоит ли хватать за нос человека, который не умеет расставлять акценты и, видимо, сам страдает от этого? Ему от этого еще хуже.
Я прохожу мимо вахтера без пропуска и направляюсь в свой корпус.
Институт у нас большой – целый город. Руководит институтом Копылов, лауреат трех премий.
Копылов – гений. Ему ничего не стоит выдумать новый самолет и открыть новый закон. При этом он не кричит «эврика!», как Архимед, а просто откидывается на спинку рабочего кресла и делает пружинящие разводы руками в стороны.
Я завидую Копылову, как Сальери Моцарту.
Завидую потому, что он – гений, а я просто способный человек. Я, может быть, могу выдумать самолет, но на это уйдет очень много времени. Потому что я буду отвлекаться. А Копылов ни на что не отвлекается. Все остальное ему неинтересно. Но это не значит, что он рассеянный и близорукий, как описывают ученых в литературе, роняет на ходу стулья и ходит в разных ботинках. Копылов точен. Никогда и никуда не опаздывает. У него потрясающие
Иногда я встречаю его и здороваюсь, и он отвечает и идет дальше.
В статье В. Терещенко «Как вести себя управляющему» сказано: «Каждый подчиненный работает лучше, если он видит, что начальник его замечает».
У меня есть хрустальная мечта в жизни: я мечтаю, чтобы в один прекрасный солнечный день любого времени года Копылов заметил бы меня, подошел и протянул руку.
– Здравствуйте, Слава! – сказал бы гений Копылов.
– Здравствуйте, Игорь Ростиславович! – вежливо ответил бы я.
– Ну как дела?
– Спасибо, потихоньку...
– А как жизнь вообще?
– Как когда...
– А я, знаете, замотался: то в Африку, то в Америку – некогда сосредоточиться.
Мы бы понимающе помолчали, и я бы сказал:
– Запонки у вас в большом порядке...
– Ага... – обрадуется Копылов. – Жена купила!
Мы улыбнемся друг другу и пойдем каждый своей дорогой. Он – к себе, я – к себе. Но, придя к себе, я бы сел за стол и тут же изобрел круглое крыло и поместил бы его сверху самолета, как верхний плавник у рыбы. Копылов взял бы в руки мой чертеж, поглядел вдаль и прищурился.
Гена бы с восхищением выругался, а Саша тут же сел и написал заявление об уходе.
Сегодня 14 февраля. Прекрасный солнечный день.
Я поплотнее натягиваю на уши свою шапку и сворачиваю от своего корпуса к главному.
Я иду к Копылову мимо постов, мимо секретарей и стараюсь при этом не чихать и ступать осторожнее.
Копылов работал. Он сидел за столом лицом ко мне и что-то писал на листке. Может быть, выводил теорию относительности, забыв, что ее уже однажды открыл Эйнштейн.
Я осторожно прикрыл за собой дверь, прошел к столу и сел в кресло против Копылова.
Я приблизительно представлял, как все будет выглядеть: сейчас я сниму шапку и возникну. Копылов долго будет смотреть на меня, а потом тихо спросит:
– Когда вы вошли?
– Только что.
– А кто вас пропустил?
– Никто. Я сам пришел в шапке-невидимке.
Я улыбнусь и протяну ему шапку. Копылов рассмотрит со всех сторон, скажет: «Полупроводники» – и вернет обратно. И посмотрит на меня. Не вообще, а на меня.
Но все выглядело совершенно иначе, чем я представлял.
Я снял шапку и возник. Копылов поднял на меня глаза, но не удивился и не испугался, как я предполагал. Он посмотрел куда-то мне в переносицу, потом прищурился и стал что-то быстро писать на листке. Видимо, ему в голову пришла подходящая мысль.
Я растерялся, но ничего не сказал. Я смотрел на его лоб, на челюсть, немножко выдвинутую вперед. Копылов работал и был в этот момент похож на виолончелиста Ростроповича, когда тот играет «Элегию» Массне.