Стрелочник Судьбы

Дункельстрём Эхо

– Я просто выяснила, как её зовут. Джемма Годфруа.

Это имя ни о чём мне не говорило.

– Их семья недавно переехала сюда. Она тоже должна ходить на ваши занятия.

– Её не было, – ответил я.

– Постараюсь узнать, почему не было. Сейчас у меня собрание, мистер Миллман, увидимся.

– Да, конечно. – Я попрощался и вышел. Карта моего внутреннего мира скомкалась, и я не мог осознать, в какой точке на ней нахожусь. Я-то надеялся, что узнаю, как зовут девочку, и это поможет разгадать тайну – мою маленькую личную тайну. Но в конце концов оказалось, что всё это – только совпадение, тупое и скучное совпадение, за которым ничего не стоит.

В нём не было смысла, не было удовлетворения, как нет их в унылой бетонной стене, найденной там, где некогда была манящая зелёная дверь.

Выходя из школы, я увидел у шкафчиков девочек из моего класса.

– У него правда только один костюм? – спросила одна из них.

Судя по смешкам и тому, как они переглядывались между собой, речь шла обо мне.

– Да разве это костюм? Какой-то доисторический отстой, – добавила другая.

– Сто про, он был в этом же костюме на школьном выпускном!

Девочки явно не думали, что я могу их слышать, но я слышал всё. Какая жестокость! Подвергся нападению мой новейший костюм! Я был порядком уязвлён.

– Доброе утро, дамы, – сказал я, подходя к ученицам. Они перестали смеяться; к тому времени до них наверняка уже дошло, что я слышал их разговор. – Я тут собирался нанять стилиста, но трёх сразу мне не потянуть. Может, есть добровольцы?

Девочки рассмеялись; очевидно, они обрадовались, что я не отругал их за обсуждения. Я гордо проследовал к выходу. К величайшему моему сожалению, порочные семена сомнения в себе уже упали на подготовленную почву.

*

Когда утром пятницы я исследовал свой полупустой шкаф, мне не удавалось заткнуть мысли о том, как я одеваюсь и как это прискорбно сказывается на моей преподавательской репутации. В тихой темноте шкафа ожидали своего утреннего представления: мой единственный деловой костюм, со среды известный также как «доисторический отстой», клетчатая рубашка, в которой я вечерами сбегал на прогулки, кофта с капюшоном, которая делала меня невидимым в толпе, белая рубашка, которая в силу возраста перестала быть белоснежной, и жилет, который обычно надевался поверх неё. Чуть в стороне от всего этого добра висела моя старая джинсовая жилетка: она была усыпана шипами и цветами, и от неё веяло духом протеста, хоть она и запрятана в дальний тёмный угол шкафа. Я слегка её стыдился, но не был готов куда-нибудь её сдать вместе со всеми воспоминаниями. В конце концов, эта жилетка была единственным вещественным доказательством моей юности.

Я немного посомневался и вытащил жилетку на свет божий. Надел белую рубашку и более-менее цивильные джинсы. И, чтобы довершить этот роскошный наряд яркой деталью, я облачился в жилетку с шипами и цветами.

«Хотели доисторический отстой, детки-эстеты? Я покажу вам, как выглядит доисторическое», – погрозил я, разглядывая себя в замызганном зеркале формата А4 на стене.

Осознание, что я почти полчаса выбирал себе наряд, вызвало во мне угрызения совести и лёгкий ужас. Воистину, я ступил на путь деградации.

Когда я вошёл в класс, мне не терпелось услышать приговор своим экспериментам со стилем. Ученики молчали; я прошёл к доске и аккуратно пристроил портфельчик у стены. Все ребята в классе выглядели знакомо; я не был уверен, что вспомню всех по именам, но новых лиц не заметил. Точнее, я не заметил единственного лица, которое мне хотелось увидеть. Разве завуч Мёрфи не говорила, что та

девочка по фамилии Годфруа тоже должна быть у меня на уроке?

– Buongiorno, cari amici, – начал я.

– Buongiorno, мистер Миллман! – тут же ответила Лора. Ну что ж, проверку памяти она прошла.

– Здрасте, – сказала её соседка Люси, очевидно, не собираясь порадовать меня чем-нибудь на итальянском. Я так и не понял, чем я ей не угодил.

– Бонджорно! – как всегда, с улыбкой, прокричал Эмери, будто пришёл сюда в качестве моей группы поддержки. А вот Лили, что сидела рядом с ним, не встретила меня так же приветливо.

– Мистер Миллман! Вы похожи на… такого странного рокера, знаете… До Рождества Христова?

Вот меня и настигла модная карма. Пришло время защищать позиции.

– Я тут слышал, что не всем в классе нравятся классические костюмы. Решил попробовать что-то более смелое.

– Да мистер Миллман, по ходу, крут! – сказал Лассе. Глядя на его зелёные волосы, я не сомневался, что он одобрит. Кто-то из девочек поддержал его одобрение короткими аплодисментами.

– Давайте-ка перейдём к более вдохновляющей теме, – предложил я, чувствуя, что дальнейшее обсуждение моего наряда ни к чему не приведёт. – Например, вспомним, какие прекрасные вежливые слова мы проходили в тот раз.

– Perfetto! – ответил Дэниел. Его увлечённость придала мне сил, и все сожаления о рано начавшемся утре мгновенно прошли. Мальчик-сосед Дэниела по-настоящему дремал за партой, но я проникся к нему сочувствием и ни капли не сердился.

– Buongiorno! – у дверей материализовался Максимилиан. – Клёвые шмотки, мистер Миллман. Можно войти?

– Buongiorno, Максимилиан. Проходи быстрее на место.

Максимилиан проследовал за свою парту, не изменяя своей неспешной полутанцующей, полумечтательной походке человека, у которого в голове происходит сразу сотня вещей: далёкие земли, другие измерения, формулы, ритмы и ничего такого, что бы относилось к школьной программе. Вряд ли это можно было описать словами «проходить быстрее», но я терпеливо дождался, пока он займёт своё место среди других учеников, чьи апатичные лица слились для меня в одно.

– Come va? – задал я вопрос всему классу и лишь потом вспомнил, что задавать вопросы каждому по отдельности было бы более эффективно – если верить моим полузабытым университетским лекциям и тем немногим статьям по методике преподавания из интернета, которые я бегло просмотрел перед началом октября. Реакция класса стопроцентно подтверждала эту мысль: всеобщее молчание угнетало. Подождав минуту, я утратил терпение и стал спрашивать всех по отдельности.

– Come va7, Лили?

По-прежнему поглядывая в экран телефона, она посмотрела на меня так, как будто я представлял собой мелкую помеху, от которой надо избавиться.

– Что вы сказали?

– Я спросил: come va?

– Не понимаю, что вы спрашиваете.

Говорил же кто-то, что дети в двадцать первом веке стали рождаться без органа, отвечающего за чувство вины и совесть? Утешало лишь то, что Эмери, кудрявый мальчик, сидевший рядом с Лили, посмотрел на неё без одобрения; может быть, эта поведенческая мутация произошла не с каждым индивидом.