Стрелок. Извлечение троих. Бесплодные земли
Шрифт:
И опять тихий вздох прошелестел по рядам.
– Я узнала их и полюбила всем сердцем. И лишь один, – она подняла вверх указательный палец, – лишь один из актеров великой той драмы остается для меня загадкой. Единственный, кто стоит в стороне, пряча лицо в тени. Единственный, кто заставляет тело мое дрожать – и трепетать мою душу. Я боюсь его. Я не знаю его помыслов и боюсь. Я боюсь Нечистого.
Еще один вздох. Одна из женщин зажала рукой рот,
– Это он, Нечистый, искушал Еву в образе змия ползучего, ухмыляясь и пресмыкаясь на брюхе. Это он, Нечистый, пришел к сынам израилевым, когда Моисей поднялся на гору Синай, и нашептывал им, подстрекая их сотворить себе идола, золотого тельца, и поклоняться ему, предаваясь мерзости и блуду.
Стоны, кивки.
– Нечистый! Он стоял на балконе рядом с Иезавелью, наблюдая за тем, как нашел свою смерть царь Ахав, и вместе они потешались, когда псы лакали его еще теплую кровь. О мои братья и сестры, остерегайтесь его – Нечистого.
– Да, Иисус милосердный… – выдохнул старик в соломенной шляпе. Тот самый, кого стрелок встретил первым на входе в Талл.
– Он всегда здесь, мои братья и сестры. Он среди нас. Но мне неведомы его помыслы. И вам тоже неведомы его помыслы. Кто сумел бы постичь эту ужасную тьму, что клубится в его потаенных думах, эту незыблемую гордыню, титаническое богохульство, нечестивое ликование?! И безумие, воистину исполинское, всепоглощающее безумие, которое входит, вползает в людские души, точит их, будто червь, порождая желания мерзкие и нечестивые?!
– О Иисус Спаситель…
– Это он привел Господа нашего на Гору…
– Да…
– Это он искушал Его и сулил Ему целый мир и мирские услады…
– Да-а-а-а-а…
– И он вернется, когда наступит Конец света… он, Конец света, уже грядет, братья и сестры. Вы это чувствуете?
– Да-а-а-а-а…
Прихожане раскачивались и рыдали – паства стала похожа на море. Женщина за кафедрой, казалось, указывала на каждого и в то же время ни на кого.
– Он придет как Антихрист, алый король с глазами, налитыми кровью, и поведет человеков к пылающим недрам погибели, в пламень мук вечных, к кровавому краю греха, когда воссияет на небе звезда Полынь, и язвы изгложут тела детей малых, когда женские чрева родят чудовищ, а деяния рук человеческих обернутся кровью…
– О-о-о-о…
– О Боже…
– О-о-о-оооооооо…
Какая-то женщина повалилась на пол, стуча ногами по дощатому настилу. Одна туфля слетела.
– За всякой усладою плоти стоит он… он! Это он создал адские машины с клеймом Ла-Мерк. Нечистый!
Ла-Мерк, подумал стрелок. Или, может, Ле-Марк. Слово было ему знакомо, но он никак не мог вспомнить – откуда. На всякий случай он сделал заметку
– Да, Господи! Да! – вопили прихожане.
Какой-то мужчина пронзительно завопил и упал на колени, сжимая голову руками.
– Кто держит бутылку, когда ты пьешь?
– Он, Нечистый!
– Когда ты садишься играть, кто сдает карты?
– Он, Нечистый!
– Когда ты предаешься блуду, возжелав чьей-то плоти, когда ты оскверняешь себя рукоблудием, кому продаешь ты бессмертную душу?
– Ему…
– Нечи…
– Боженька миленький…
– …чистому…
– А… а… а…
– Но кто он – Нечистый? – выкрикнула она, хотя внутри оставалась спокойной. Стрелок чувствовал это спокойствие, ее властный самоконтроль, ее господство над истеричной толпой. Он вдруг подумал с ужасом и непоколебимой уверенностью: человек, назвавшийся Уолтером, оставил след в ее чреве – демона. Она одержимая. И вновь накатила жаркая волна вожделения – сквозь страх. Как будто и это была ловушка. Как слово, которое Уолтер оставил для Элис.
Мужчина, сжимавший руками голову, слепо рванулся вперед.
– Гореть мне в аду! – закричал он, повернувшись к проповеднице. Его исказившееся лицо дергалось, как будто под кожей его извивались змеи. – Я творил блуд! Играл в карты! Я нюхал травку! Я грешил! Я… – Его голос взметнулся ввысь, обернувшись пугающим истеричным воем, в котором утонули слова. Он сжимал свою голову, как будто боялся, что она сейчас лопнет, точно перезрелая дыня.
Паства умолкла, как по команде, замерев в полупорнографических позах своего благочестивого исступления.
Сильвия Питтстон спустилась с кафедры и прикоснулась к его голове. Вопли мужчины затихли, едва ее пальцы – бледные сильные пальцы, чистые, ласковые – зарылись ему в волосы. Он тупо уставился на нее.
– Кто был с тобой во грехе? – спросила она, глядя ему прямо в глаза. В ее глазах, нежных, глубоких, холодных, можно было утонуть.
– Не… Нечистый.
– Имя которому?
– Сатана. – Сдавленный тягучий всхлип.
– Готов ты отречься?
С жаром:
– Да! Да! О Иисус Спаситель!
Она подняла его голову; он смотрел на нее пустым сияющим взором фанатика.
– Если сейчас он войдет в эту дверь… – она ткнула пальцем в полумрак притвора, где стоял стрелок, – готов ты бросить слова отречения ему в лицо?
– Клянусь именем матери!
– Ты веруешь в вечную любовь Иисуса?
Он разрыдался.
– Палку мне в задницу, если не верю…
– Он прощает тебе это, Джонсон.
– Хвала Господу, – выдавил Джонсон сквозь слезы.
– Я знаю, что Он прощает тебя, как знаю и то, что упорствующих во грехе изгоняет Он из чертогов своих в место пылающей тьмы за пределами Крайнего мира.