Стрелок
Шрифт:
Человек в черном снял капюшон и подошел к стойке. Элис молча наблюдала за ним, ощущая тревогу пополам со знакомым, сокрытым в самых глубинах ее естества желанием. Он не носил никаких отличительных знаков духовного сана, хотя само по себе это еще ничего не значило.
— Виски, — сказал он. Голос его был приятным и мягким. — Только хорошего виски.
Она пошарила под прилавком и достала бутылку «Стар». Она могла бы всучить ему местной сивухи, выдав ее за лучшее, что у них есть, однако делать этого не стала. Пока она наливала ему, человек в черном не отрываясь смотрел на нее. У него были большие,
— Эй, Элли!
Она пошла принимать заказ, возмущенная и немного обиженная молчанием незнакомца, возмущенная взглядом его странных глаз непонятного цвета и своим неугомонным жжением в паху. Она боялась своих желаний. Они были капризны. И не подчинялись ей. Желания эти могли быть симптомом некоторых изменений, а те в свою очередь — признаком надвигающейся уже старости, того состояния, которое в Талле всегда было кратким и горьким, как зимний закат.
Бочонок с пивом уже опустел. Она вскрыла еще один. Уж лучше все сделать самой, чем просить Шеба. Конечно, он прибежит, как пес, которым, собственно, он и был — псом, прибежит по первому зову, и либо прищемит себе пальцы, либо прольет все пиво. Пока она занималась с бочонком, незнакомец смотрел на нее. Она чувствовала его взгляд.
— Много у вас тут народу, — сказал он, когда она возвратилась за стойку. Он еще не притронулся к своему виски, а просто катал стакан между ладонями, чтобы согреть.
— Поминки, — сказала она.
— Я заметил покойного.
— Никчемные люди, — сказала она со внезапною ненавистью. — Они все никчемные люди.
— Это их возбуждает. Он умер. Они — еще нет.
— Они смеялись над ним при жизни. Они не должны издеваться над ним и теперь. Это неправильно. Это… — Она запнулась, не зная, как выразить, что это и как это мерзко.
— Травоед?
— Да! А что еще у него было в жизни?
В тоне ее явственно слышалось обвинение, но он не отвел глаз, и она вдруг почувствовала, как кровь прилила ей к лицу.
— Простите. Вы, наверное, священник? Вам, должно быть, противно все это?
— Я не священник и мне не противно. — Одним глотком он осушил стакан виски и даже не сморщился. — Еще, пожалуйста.
— Сначала мне бы хотелось увидеть, какого цвета у вас наличность. Простите за бедность речи.
— Нет надобности извиняться.
Он выложил на прилавок серебряную монету, толстую с одного конца и потоньше — с другого, и она сказала, как скажет потом:
— У меня нету сдачи.
Он лишь мотнул головой и с рассеянным видом глядел на стакан, пока она наливала.
— Вы у нас только проездом? — спросила она.
Он долго молчал, и она собралась уже повторить свой вопрос, как вдруг он раздраженно тряхнул головой.
— Не надо сейчас говорить банальностей. В присутствие смерти.
Она отпрянула, обиженная и пораженная. Он, должно быть, солгал, когда сказал ей, что он — не священник. Солгал, чтобы ее испытать. Такова
— Он тебе нравился, — произнес незнакомец этаким катерогичным тоном. — Правда?
— Кто? Норт? — Она рассмеялась, прикинувшись раздраженной, чтобы скрыть смущение. — Я думаю, что вам лучше…
— Ты — добрая, и сейчас ты немного напугана, — продолжал он. — А он жевал травку. Заглядывал с черного хода в ад. И вот он — смотри. И дверь за ним даже успели захлопнуть, а ты думаешь, будто ее не откроют, дверь, пока не придет твое время переступить тот порог, верно?
— Вы что, пьяны?
— Мишту Нортон. Он мертв, — с неожиданной злобою вымолвил человек в черном. — Мертв как и всякий. Как ты. Как все вы.
— Убирайтесь отсюда.
В душе у нее поднималась холодная дрожь отвращения, но от низа живота по-прежнему исходило тепло.
— Все в порядке, — сказал он мягко. — Все в полном порядке. Подожди. Просто подожди и увидишь.
Глаза у него — голубые. Как-то вдруг в голове у нее стало легко, словно она приняла дурманящего снадобья.
— Видишь? — спросил он. — Ты видишь?
Она тупо кивнула, и он рассмеялся — звонким, сильным и чистым смехом. Все как один обернулись к нему. Он обвел взглядом зал, внезапно сделавшись центром внимания как по какому-то неведомому волшебству. Тетушка Милли запнулась и замолчала, только отзвук высокой скрипучей ноты еще дрожал, растекаясь в воздухе. Шеб сбился с ритма и остановился. Все с беспокойством уставились на чужака. Снаружи по стенам строения шуршал песок.
Тишина затянулась. У Элис перехватило дыхание — оно как будто застряло в горле. Она опустила глаза и увидела вдруг, что обеими руками сжимает живот под стойкой. Они все смотрели не него. Он — на них. Потом он опять рассмеялся этим сильным свободным смехом. Только никто не хотел смеяться вместе с ним.
— Я покажу вам чудо! — выкрикнул он. Но они лишь смотрели во все глаза, как смотрят послушные дети на фокусника — только дети, которые уже выросли для того, чтобы верить в его чудеса.
Человек в черном рывком подался вперед, и тетушка Милли отшатнулась от него. Он свирепо оскалился и шлепнул ее по широкому пузу. Она издала какой-то хриплый всхлип, неожиданно для себя, и человек в черном запрокинул голову.
— Так лучше, правда?
Тетушка Милли всхлипнула еще раз, потом вдруг разрыдалась и не разбирая дороги бросилась за порог. Все остальные молча смотрели ей вслед. Буря начиналась уже по-настоящему: тени мчались друг за другом, вздымаясь и опадая на белой циклораме небес. Какой-то мужчина, застывший у пианино с позабытой кружкою пива в руке, издал хриплый тяжелый стон.
Человек в черном встал перед Нортом, глядя на него сверху вниз и ухмыляясь. Ветер выл и вопил снаружи. Что-то тяжелое и большое ударилось в стену таверны и отскочило прочь. Один из мужчин, что стояли у стойки, неожиданно встрепенулся и вышел на улицу нетвердою заплетающейся походкой, в чем-то даже гротескной. Очередью внезапных сухих раскатов прогрохотал гром.
— Хорошо, — человек в черном осклабился. — Замечательно. Что ж, приступим.
Старательно целясь, он принялся плевать Норту в лицо. Слюна заблестела на лбу у покойного, стекая жемчужными каплями по крючковатому носу.