Стрига
Шрифт:
Но мама давно дома, нянчит братика, кормит ужином отчима… А она, Маша, – здесь. Она сидит напротив него. На том самом стуле, на котором недавно сидела мама и договаривалась о лечении дочери. Снова пересекается с ним взглядом.
– Горько, гадко и противно, Манечка, – вдруг сказал он.
Фраза показалась знакомой. Маша попыталась вспомнить, но ее обжигающей волной захлестнула паника, и она поспешно разорвала зрительный контакт. Теперь она смотрела в зарешеченное узкое окно, но так, чтобы краем глаза все-таки его цеплять. Не видеть что делает доктор-с-птицей было еще более некомфортно. Как будто сидит перед ним голая.
Он хмыкнул, и на периферии Маниного зрения его губы растянулись в улыбку. Какую-то слишком широкую. Создавалось впечатление, что она у него – от виска до виска.
Маша непроизвольно передернула плечами. И, как бы ей это ни было неприятно, вновь посмотрела на доктора прямо.
Нет. Ничего такого не было. Улыбка как улыбка, и если бы Марию не угнетало «то не знаю что» – можно было бы счесть эту самую улыбку приятной. Даже очаровательной. Определенно, доктор был привлекательным мужчиной.
Дрожь между плеч повторилась. Но теперь мышечные сокращения казались чужими. Навязанными извне. Как будто ее дернули за ниточки.
Доктор-с-птицей улыбался. В его обаяние вплетался неприятный скользкий оттенок. Как душок от протухшего мяса. Еще и еще. По капельке он разрастался, и Маша поняла, что запах этот самый настоящий. А вовсе не какое-то там абстрактное ощущение или ассоциация с тухлятиной.
Доктор встал из-за стола, он двигался плавно и быстро. Из-под медицинского халата снизу вместо ног в брюках виднелось нечто длинное, тускло поблескивающее, многосуставчатое. Нечто двигалось настолько быстро и сгибало сероватые осьминожьи конечности столь стремительно, что казалось, будто суставов там вовсе не было. Сплошные мясистые щупальца. И только щелканье заставляло поверить, что в гладком нечеловечьем теле все-таки есть сочленения.
Маша отстраненно размышляла, почему она упала в обморок при виде небольшой раны на своем предплечье но не падает сейчас? Очевидно, что теперь у нее есть повод более веский.
Нельзя, понимает она. Дома были мама с братиком, книжки, стол, который смастерил дед Степан.
Не поэтому!
Невидимая нить дернулась, и Маша вскинула голову. Ей не давали спастись во тьме забвения, пусть и короткого.
Доктор-с-птицей двумя пальцами поддерживал Манин подбородок, едва касаясь. Он незаметно приблизился вплотную и навис над ней. В каких-то паре сантиметров от ее лица. Как будто хотел поцеловать.
Маша остолбенела. Знакомое предобморочное ощущение настойчиво нарастало.
И вдруг ее недомогание и ужас качнулись и невидимыми ручейками потянулись к его губам, сложенным точно он хочет сдуть что-то.
– А, – наконец издала первый звук в его присутствии Маня, – что у вас…
Она не договорила. Да и что бы она сказала? «Что у вас с ногами?» Или: «где ваши ноги?» Страх и дурнота покинули ее, она их сняла как верхнюю одежду. Или кто-то снял…
Он усмехнулся и раскрыл глаза чуть шире. Правый оказался светло-карим а левый темно-серым.
Маня бросила молниеносный взгляд вниз: из-под темно-серых отглаженных брюк доктора выглядывали идеально чистые черные ботинки.
– Ах, – только выдохнула Маня.
Доктор отодвинулся чуть дальше. Теперь дистанция вполне приемлемая, и естественно никаких пальцев около лица юной пациентки. Да и были ли они?
– Я настоял на госпитализации, Мария Игоревна. Ваша мама поддержала меня полностью. Теперь я вижу, что не зря, – он дружелюбно улыбнулся и по-приятельски подмигнул Маше, – всякое бывает. Сейчас у Вас не самый простой возраст. Будем надеяться, это был разовый случай. И никаких долгоиграющих последствий на всю вашу оставшуюся жизнь это происшествие не наложит.
Он присел на стол. Так при Маше никто из врачей или педагогов никогда не делал. Только в американских фильмах всякие там преподаватели колледжей, которые общались с учениками так запросто и как будто на равных. Но ведь то кино, а это жизнь.
Тем не менее это действие Машу успокоило, и она впервые робко улыбнулась.
Доктор улыбнулся в ответ. Конечно у него было очень симпатичное лицо. Но улыбка, кажется, слишком широкая. «Птичья» – без колебаний определила Маша. Почему не лягушачья или рыбья? Птичья, и все тут.
Он как будто понял: что-то не так. Улыбка стала более узкой. И Маня потеряла бы это ощущение, если бы одновременно он не наклонил голову чуть набок. Совсем по-птичьи.
4
Вторая койка в выделенной для Маши палате пустовала. Неуютно и зябко. Маша точно не знала, каково это – сидеть в тюрьме, но именно так она себе и представляла условия заключенных. Тот же неприятный зеленый цвет стен, что в кабинете доктора. Кровати почему-то без спинок, обшарпанные тумбы у кроватей. Не закрываются. Нигде нет ручек, даже самых крохотных. Окно за мелкой рябой ромбовидной решеткой, через которую пробивается тусклый дневной свет. Двери как таковой тоже нет. Лишь проем, за которым расположен пост дежурной медицинской сестры. Через него надлежит пройти, чтобы попасть в такой же «голый» санузел. Естественно, ручек и задвижек и здесь не оказалось.
Все чистое, пахнет дезинфицирующими средствами. Еще бы чуть сильнее – и начала бы болеть голова. Запах балансировал на грани допустимого.
Добрый доктор выдал Маше какую-то книгу из своих личных запасов. Все, что при ней было, она сдала медицинскому персоналу.
– На первые сутки так положено, – пространно пояснил доктор, – посмотрим, как ты будешь выглядеть к утру.
Тон его был безупречно дружелюбен, но что-то в этих словах Марии не понравилось. Владислав Романович (так оказывается его зовут) приобнял Машу и выпустил, легонько подтолкнув в глубину палаты. Она сомневалась, можно ли ему до нее так дотрагиваться. Хотя это было какой-то ее части волнительно и даже приятно. Его пальцы точно обожгли ее через казенную сорочку, надетую на голое тело.
–В восемь я обычно делаю обход, – добавил он ей в спину, – если у тебя остались вопросы, или просто будешь готова со мной пообщаться…
Маша кивнула не поворачиваясь. Она прижимала к груди толстую книгу в мягкой обложке, выданную врачом, чтобы скоротать время.
Это было совсем не то что дома. И даже книга чужая. Но что было делать? В конце концов, она сама виновата в сложившемся положении. Зачем вообще она решила резать вены? Что за бред? Она же совсем не такая. Даже можно сказать – она «прямо противоположная».
Конец ознакомительного фрагмента.