Строчка за строчкой, будет кукле платье!

Степная Елена

Среди листвы ничего не было видно, а так как уже вечерело, то разглядеть становилось всё сложнее.

— Не вижу.

— Ну что ж ты не видишь, я же вижу, а ты нет. Не понимаю, — стал уже возмущаться воробей.

— Если бы я видела, а то ты говоришь, что видишь,

а я вот ничего не вижу, того, что указываешь ты, что видишь!

— Бла-бла-бла-бла-бла. — Вон на ветке твой дружок сидит! Не возможно, какая тараторка! Сел себе тихонько посидеть, нет же, "вижу — не вижу". Разбирайся сама, я полетел!

И воробей улетел.

Ласточка изо всех своих крохотных глаз всматривалась в листву шелковицы, но не могла понять, где воробей видел Серика.

— Серик. Это ты? — спросила тихонько ласточка.

Вечер разнёс чириканье ласточки по округе, и она сама всполошилась от эха своего голоса. Ответа не последовало.

И вдруг, ласточка таки заметила в листве птицу. Это был Серик? Да, наверное, Серик. Определенно Серик. Да, кто же еще!

— Вот чего ты там сидишь, скажи мне? — начала Люсьенна. В её мелодичном голосе почувствовалась обида.

— Жду его, жду, а ждать, сколько можно, скажи, пожалуйста? Когда я тебе сказала прилететь, а ты не летишь и не летишь, а я вот налеталась и туда слетала и сюда, а ты не летишь и не летишь. Почему ты не отвечаешь, на то, что я тебе сейчас щебечу? Ты меня совсем не понимаешь, я так стараюсь, а ты меня не только не понимаешь, а даже вообще не слышишь, когда я так стараюсь. Вот так всегда! Да? Конечно. Тебе только лететь, куда глаза глядят, а я сиди тут и никуда

от дома не улетай. Сколько можно! Всё! Я решила, ты можешь летать где пожелает твоя душа, а я? Я тоже хочу. Всё, я решила окончательно. Ты слышишь? Сидит и ухом не ведёт. Какой жестокий, неблагодарный. Даже не хочет разговаривать. Всё, я решила. Слышишь, я решила? Улетаю от тебя! Вот ты пожалеешь, что я улетела. Всю жизнь будешь жалеть. А я нет! Я всё, улетаю, сиди там и молчи. Ненавижу!

Такого хама, я ещё в своей жизни не видела. Всё…

Тут со стороны хлева подлетает к разьерепенившейся птице кто-то и садится рядом. Вздыбившиеся пёрышки ласточки дрожали от обиды и горечи, голос осип от постоянного чириканья, глаза покрывались пеленой, и она вот-вот упадёт в обморок от нехватки дыхания.

— Ты чего? — сквозь набитый битком комашками клюв проговорил Серик.

Разгорячённая Люсьенна прекратила своё щебетание и осипшим голосом, сбитым дыханием от возбуждения открыла клюв пролепетала:

— Я? Я, ничего… А ты чего?

— Я вот, приглашаю тебя на ужин.

Люсьенна глотнула, в сухое горлышко попал холодный вечерний воздух и она чихнула.

— Будь здорова!

— Спасибо, Серик!

— Ну, полетели ужинать?

— А-ха, — пропищала Люсьенна.

Птицы сорвались с бельевой верёвки и полетели восвояси.

А я подумала, как же ласточка так красиво и мелодично поет, будто бесконечная надрывная трель дудочки степного пастуха.

Но может и я сама себе нагородила невесть чего?