Струна на пределе
Шрифт:
Тихое «дзын-н-нь» ненастроенной электрогитарной струны слабым эхом отдалось от кирпичных стен лестничной площадки. Пара несбалансированных тонов и — тишина.
На весь свет знаменитый гитарист Джон Берилл, в смысле — Джонни Ви, то бишь — Джонни Вайолент, сидючи на ступеньке, настраивал свой вишневый Стратокастер 1969 года выпуска. Вышеупомянутая площадка была пустая, холодная… самое место посидеть пару минут в одиночку перед крутейшим в жизни шоу. Нет, ясен перец, в лос-анджелесском «Колизеуме» и раньше немало команд зажигало,
Он еще три струны натянул, к четвертой уже подбирался — и вдруг за спиной зацокали шаги. Он сердито сощурился. Обернулся поглядеть — у какой сволоты наглости хватило прямо перед шоу его доставать.
У Джилл. У родной жены.
— Вот ты где, — сказала она тускло. Уселась ступенькой выше. Поддернула юбчонку. — А я-то тебя больше часа ищу.
Фигура у Джилл классная, но на физию — ничего особенного. С самого начала с Джонни была, теперь ей к сороковке уже. И очень заметно, на лестнице — полумрак, и то видно, глаза у Джилл — усталые, сильно припухшие, а в уголках — «гусиные лапки», временем, как лезвием, прочерченные.
— Искала — нашла, — буркнул Джон, подтягивая четвертую струну через порожек к головке.
Кому, собственно, как не Джилл, к нему и соваться — да после такого еще и в живых оставаться? Ведь у Джонни Вайолента — две славы, одна — рок-гитариста из лучших на земле, а вторая — парня взрывного нрава и не самого долгого терпения. Кто б другой — не Джилл — к нему сейчас полез, так этот кто-то через минуту уже билеты домой бы заказывал. Только вот… право-то Джилл имеет, да не похоже это на нее, перед концертом его напрягать.
Он еще в забегаловках трехгрошовых, в «эль-мокамбах» и «нагз-хэд-нортах» разных за бутылку пивка и мелочишку карманную играл — и то перед выступлением всегда смыться старался, уголок потише приискать и зависнуть там, как в убежище каком. Там гитару можно настроить. Или — струны подтянуть. Песню новую сочинить, подкуриться слегка, да мало ли — просто с мыслями своими наедине посидеть. А теперь, когда у команды его за плечами — шесть «дважды платиновых», теперь это и еще важнее, чем когда-то, — побыть в одиночестве, подготовиться к концерту.
Джон к Джилл обернулся, но в глаза глядеть ей не стал.
— Че надо? — поинтересовался раздраженным голосом, в смысле — чего пристала?
— Извиняюсь за беспокойство. — Она неуверенно улыбнулась. — Поговорить надо.
— Подождать нельзя?
— Нет, Джонни. Нельзя.
— Лады. — Он искренне старался просто не послать ее на хрен. Вытащил пятую струну из пакета, стоявшего на ступеньке у ног, — тонкая стальная проволока змейкой обвилась вкруг сжатого кулака. — Про что говорим?
— Про сиэтлское шоу завтра вечером.
Они после сегодняшнего концерта через все побережье полетят — отыграть в заштатном зальчике в пригороде Сиэтла. Джонни с командой часто так делает, с одной стороны — перерыв в графике турне, с другой — еще и паблисити неплохое.
— И что там такое? — спросил Джон.
— Ты сказал — это только для ребят и нескольких лучших технарей.
— Как сказал — так и есть, — огрызнулся Джон. — Один вечер. В зале — пятьсот мест. Как в старые добрые времена. Присутствуют только парни.
Джилл прикрыла глаза и медленно, глубоко выдохнула.
— Понимаешь… я тут позвонила в отель, хотела узнать, привезли уже твою упаковку «Хайнекена»? А консьержка мне и говорит: МИССИС ВАЙОЛЕНТ за пиво еще днем расписалась!
Зависло молчание — долгое, напряженное. Почему-то Джон внезапно ощутил, как веет по лестнице теплым сквознячком.
— Ну, ясно, ошибка вышла. — Он постарался сказать это погромче, скрыть дрожь в голосе.
— Я так не думаю, Джонни. Ты срываешься на ночь в Сиэтл, чтоб побыть С НЕЙ. — Последние слова отрикошетили эхом — и стихли. — Ведь так?
— Полегче, милая. — Джон уже напрягся. — Все совсем не так.
— Ты меня тут полегче-не-милуй, — прошипела Джилл сквозь стиснутые зубы. — Я тебе жена, не одна из твоих девок, которым бы только жвачку жевать да пузыри пускать.
— Чего?
— ГОСПОДИ, ты что, совсем за идиотку меня держишь? Я ж с начала турне только за тобой и наблюдаю. ЗНАЮ, как ты гуляешь.
— Да не гуля…
— Заткнись, Джонни. Просто заткнись — и дай мне закончить.
Джон утратил дар речи. Заткнуться ему не советовал еще никто и никогда. Никто и никогда. И Джилл — никогда.
— …Отрицать не имеет смысла. Я в прошлом месяце в Торонто детектива наняла — за тобой проследить. У меня и фотографии есть.
Бикфордов шнур взрывного норова Джона начал укорачиваться…
— Вот потому я и подаю на развод. — Джилл поднялась. — Все тянула, все надеялась — ты перебесишься, но — нет, больше я ждать не могу. Сейчас надо действовать. Пока еще хватит молодости начать заново. Самой по себе.
Джон отложил гитару — пятая струна еще намотана на руку — и встал, взбешенный не просто до черта, а до термоядерного состояния.
Глаза Джилл сузились в щелочки, губы сложились в откровенно злорадную усмешечку.
— И не беспокойся обо мне, Джонни. — Голос просто исходил пренебрежением. — Согласно калифорнийским законам о разводе, мне достается половина состояния. Уверена, с пятнадцатью миллиончиками уж как-нибудь я проживу.
Со стороны поглядеть — так Джон был просто эталон спокойствия. А вот что у него внутри делалось… Сама мысль — вот запросто, за здорово живешь вручить Джилл половину своих денег, — и та невыносима. Сознание взорвало белой вспышкой ярости, бешенство вырвалось на волю, забурлило во всем теле.