Студент 2

Гуров Валерий Александрович

Надо похвалить институтское начальство: оно не стало заниматься пустословием. Микрофоном овладел еще какой-то персонаж — не очень молодой, но моложавый, в светлом костюме, белоснежной сорочке, с шелковым вишневым галстуком. Можно сказать, с проблесками богемности. Он быстро и ловко распорядился: такому-то факультету идти туда, такому-то — туда… и в сопровождении старшекурсников отправил всех поочередно по аудиториям, чтобы в дверях и вестибюле не было давки. Мы оказались где-то в середине процесса, и когда подошла очередь, сравнительно организованной группой направились в корпус.

В вестибюле на прилавках гардероба лежали аккуратные стопки газетных листов небольшого формата. Это и было печатное издание с моей статьей, вдруг презентованной

высоким начальством. Называлась газета без затей: «Политехник» — наверняка с послевоенных времен, когда пишущая братия в силу разных причин вообще сделалась осторожной, оглядчивой. Можно сказать, крепко пуганой. В ранние годы Советской власти, напротив, освобожденный революцией незамутненный простодушный разум рожал такие внезапные имена провинциальных газет, как: «За безбожную Пензу», «Праздник смычки», «Дымосос», «Волышевский сплошняк» (поди догадайся, что это такое?..), «Закладчица» (совершенно не то, что подумает современный человек), «Советский напильник» и многое другое. Затем, как я понимаю, товарищ Сталин и его воспитательная команда навели порядок, названия сделались умеренные: «Автомобилист», «Коневод», «Егорьевский колхозник»… Вообще низовая пресса районного уровня плюс так называемые «многотиражки», органы печати крупных заводов, вузов, колхозов выполняли непростую, незаметную и очень важную повседневную работу. Они формировали мировоззрение, моральный облик граждан на самых наглядных и понятных примерах из родной знакомой жизни и потому убедительных. Доходчивых. Работа эта была внешне незаметная, неблагодарная, сродни работе учителя в школе: ты пашешь, пашешь, пашешь дни, месяцы, годы, а результат твоего труда вроде бы и не виден… Зато случайные досадные опечатки в этой самой низовой прессе мгновенно эхом разносились по всему Советскому Союзу, становясь легендами, апокрифами — и уже непонятно, то ли это самом деле было, то ли чья-то выдумка. Вот якобы в какой-то армейской дальневосточной газете при описании артиллерийских учений заголовок «Через сопку — в цель!» по оплошности балбеса-наборщика превратился в «Через жопку — в цель!» А очерк про шофера-передовика, проехавшего 100 000 километров без поломок и аварий, под названием «Сто тысяч километров — не предел» был опубликован в виде «Сто тысяч километров — не пердел». Из спортивного репортажа потрясенные читатели узнали, что «Лыжники устремились в погоню за пидером» — то есть «за лидером»… Так что совсем уж невинно выглядела строчка, посвященная хлеборобам: «Первыми в нашем районе сожрали урожай труженики колхоза 'Рассвет» — вместо «собрали»…

Честно сказать, на стопки газет мало кто обращал внимание. Можно бы сказать, что и никто, если б не Люба, которая, естественно, не могла жить без того, чтобы сунуть нос куда надо и куда не надо. Она подскочила к одной из пачек, схватила номер, провозгласив:

— Почитаем!.. — а пример, как известно, заразителен. И вот еще один, другой потянулись к прессе. Я подумал: взять, не взять?.. Решил, что если возьму, то на обратном пути.

Нас привели в достаточно обширную аудиторию. Несколько минут шумно рассаживались, кое-кто весело знакомился, смеясь и стараясь острить. Мы семеро держались вместе не то, чтобы как-то особо сознательно, а просто уж как пошло, так пошло. Рассадка, оживленный гомон длились несколько минут — пока в помещение не вошли ЛСД со свитой.

— Здравствуйте!.. — хорошо поставленным голосом объявил декан, перекрывая разноголосицу.

Как всегда, выглядел он импозантно. А для женщин, как я понимаю, сногсшибательно. Это, конечно, особое искусство, или даже врожденный дар: без особой роскоши, без крикливости нарядов, вообще без всякого выпендрежа — смотреться как серебряный рубль среди медяков. Таким качеством, говорят, в высшей степени обладал Иван Алексеевич Бунин. Сохранились воспоминания его знакомых — в Париже, дескать, некая молодая француженка смотрела на лауреата в немом восхищении, потом осторожно спросила: а кто это?.. И была очень разочарована, узнав, что перед ней знаменитый писатель. Поскольку подумала, что сподобилась увидеть какого-то маркиза или герцога.

И в этот самый миг Люба вдруг завертелась на месте, явно ища кого-то взглядом… и нашла. Меня. Разулыбавшись до ушей, она махнула рукой, затем энергично ткнула пальцем в газетный лист и аж двумя руками сделала сложный жест, который я перевел как: «Молодец! Потом поговорим!..»

Саша склонился ко мне:

— Смотри, никак Любаня тебе машет? Что это с ней?..

— Не знаю, — слукавил я. — Потом…

Дальше сказать не успел, поскольку ЛСД без труда накрыл весь класс глубоким баритоном:

— Коллеги, прошу внимания!..

И понимающе улыбнувшись, пояснил «за коллег» — что мы отныне имеем право слышать такое в свой адрес, поскольку в самое ближайшее время получим студенческие билеты и зачетные книжки.

— … но прежде мы объявим составы групп и попросим вас разместиться именно по группам! По рядам.

В аудитории были именно три ряда, и минут пятнадцать прошли в деловой суматохе оглашения списков групп и рассаживания по рядам. Люба за это время ухитрилась несколько раз показать мне свернутую вдвое газету, делая при том радостно-многозначительное лицо. На что я отвечал не менее многозначительными улыбками. Типа нам двоим ясно, о чем речь.

Дальше время побежало бодро. Были предложены кандидатуры старост групп. Для третьей ожидаемо прозвучала Сашина фамилия, две другие были мне незнакомы. Но Саша успел шепнуть, что это их же рабфаковцы, причем одна девушка. Староста второй группы Нелли Демченко. Ничего так, симпатичная зеленоглазая брюнетка, только худенькая, не в моем вкусе.

— Ну, по поводу комсоргов курса и групп у вас будет комсомольское собрание, там определитесь. И сразу, чтобы предупредить вопросы, сообщаю: завтра учимся!

Смутный гул прошел по аудитории. Лев Сергеевич саркастически сощурился:

— Кто-то желает выступить по данному вопросу?.. Или мне показалось?

Тишина.

— Показалось, — с удовлетворением констатировал Доронин и объявил: — Для начала две лекционные пары. История КПСС и Высшая математика. Преподаватели ваши… Записывайте, записывайте! Плохие чернила лучше хорошей памяти.

Он назвал тех, кто мне был заочно знаком: доцента Бутусова и «Промежность Квадратьевну» Овчаренко. Назвал и педагогов по другим дисциплинам, требуя также записать их фамилии. Не забыл упомянуть, что с преподавателями иностранных языков ситуация выяснится на днях.

— Та-ак, — наконец произнес он тоном, подводящим промежуточный итог, — с этим вроде бы все?.. Переходим к самой приятной части программы!

И началась выдача билетов и зачеток.

Вот он, этот миг, ради которого потрачены столько сил, времени, бессонных ночей, пережито столько сомнений и тревог! Да, конечно, все мы здесь знали, что уже студенты, но все-таки увидеть материальное подтверждение, ощутить в руках официальный документ с печатью, с фотографией, по всем правилам!.. Это, как говорится, совсем другая история.

Да еще какой документ! Темно-синяя книжечка с золотым тиснением. Эффектно! И зачетка выполнена в том же стиле, но она все-таки не то. Это своего рода рабочая тетрадь. А билет — удостоверение личности. Серьезно, сдержанно, солидно. По-взрослому.

Получив оба документа и расписавшись за них в какой-то скучной ведомости, я не без удовольствия просмотрел оба. Все чин по чину: Родионов Василий Сергеевич, 1961 года рождения… Печать, подпись. На фото, разумеется, я был изображен «до моей эры»: в многократно подвергнутом сарказму «смокинге» и рубашке цвета «суп харчо». И с наивно-детским лицом. Сейчас я другой! И двух часов не прошло, как последний раз взглянул — из зеркала на меня смотрел, можно сказать, юный денди, знающий себе цену, уверенный и где-то даже дерзкий. И немудрено, что женский пол заметно залипает на такого кавалергарда в штатском…