Студенты (Семейная хроника - 3)
Шрифт:
– Сам ты глуп, - добродушно ответил Ларио.
– Ты действительно думал купить ей машинку? - спросил Карташев.
– Да... Понимаешь, у нее практика обеспечена, ее, так сказать, бывшие подруги по ремеслу...
– Придумал!! - с презрением перебил Шацкий. - Именно надо быть Петей, чтобы додуматься до такой глупости.
– Почему, мой друг? - спросил Ларио.
– А потому, - серьезно заговорил Шацкий, - что на машине и она не будет работать, и ты ее выгонишь на другой день... Она от работы отвыкла, она, хоть бы хотела, не может работать,
– Она даже кровью кашляет...
– Дурак, - фыркнул Шацкий. - Но если бы она и могла работать... Платья, юбки, заказчицы, и все это в твоей комнате, и ты с тремя Сашками, пятью Лизками... Понимаешь теперь, что ты глуп?!
– Ну, хорошо, ты умен, ну, и какое же твое мнение?
– Нет, ты не отлынивай, ты понимаешь теперь, что ты глуп?
– Ну, хорошо, дальше...
– Сознался наконец... Слава тебе, господи... А дальше то, что ей надо открыть меблированные комнаты. Найдется несколько таких дураков, как ты, которые ей платить ничего не будут, и она вместе с вами подохнет с голоду.
– Меблированные комнаты - идея хорошая, - согласился Карташев, - но для этого надо много денег.
– Немного больше, чем для машины... Можно откупить уже с готовой обстановкой, можно напрокат взять, можно в рассрочку купить... сто рублей надо.
– Ну, и отлично... Я даю тридцать пять, вырученные от татарина, сказал вдруг Карташев.
Конечно, Карташевым руководило и доброе чувство, но в то же мгновение сам собою разрешался смущавший его и другой вопрос: продажа вещей была бы неприятна его матери. Если не писать ничего об этом и деньги прожить, выйдет некрасиво, а если отдать этой несчастной, то молчание о продаже вещей получит характер даже некоторым образом возвышенный: "Да не ведает правая рука, что творит левая".
Поэтому Карташев даже с легким сердцем вынул отдельно лежавшие в бумажнике деньги и положил их на стол.
– Ха... ха... - весело пустил он.
Шацкого вдруг смутила эта именно непринужденность Карташева. Он сконфуженно и напряженно замигал своими маленькими глазами.
– Мой друг, ты не умеешь... Так порядочные люди не делают... Если ты хотел помочь, то должен был дать все...
– Кто тебе мешает? - ответил Карташев.
– Что? - нерешительно спросил Шацкий и вдруг, быстро вытащив свой бумажник, вынул сотенную и бросил ее на стол. Но сейчас же карикатурно вскочил, оперся на стол, закрыв одной рукой деньги, точно хотел их взять назад, и так посмотрел на Карташева и на Ларио, точно сам не понимал, что с ним делается.
– Миша!.. - умилился Ларио.
– Пошел вон!! - заорал вдруг благим матом Шацкий.
Он ураганом стал носиться по комнате. Кровь прилила к его лицу. Он испытывал отвращение и к Ларио, и к Карташеву, и к Тюремщице. Он упал на кровать и несколько мгновений лежал с закрытыми глазами.
– Грабят!!! - закричал он в порыве бешенства.
Ларио и Карташев переглянулись.
– Миша, возьми деньги, - сдержанно произнес Ларио.
Шацкий молчал.
– Конечно, возьми, -
– Дай десять, пятнадцать рублей, - передразнил его Шацкий... - оставьте меня в покое.
Карташев и Ларио заговорили между собою.
– Послушай, - говорил Карташев, - но ведь прежде всего ей следует лечиться. Самое лучшее позвать бы Корнева...
– Я согласен, - ответил Ларио.
– Собраться бы с ним обсудить. Сегодня - что? Среда, так в пятницу... в шесть часов...
– Отлично.
Шацкий поднялся с кровати. Лицо его было уже спокойно.
– Честному человеку нельзя жить на свете, - проговорил он задумчиво.
– Миша, возьми назад деньги.
– Пошел вон! - спокойно ответил Шацкий... - Нет, с вами в Сибирь попадешь... Едем в оперетку...
– А в Александринку?
– Ну, вот... они меня окончательно убьют... Можешь ты мне сделать одолжение, ехать именно в оперетку?..
– За твое великодушие я согласен с тобой хоть к черту, - ответил Карташев.
Шацкий утомленно кивнул головой.
– Одевайся.
– Господа, что же вы? Чаю...
– Нет, нет, с этим подлецом я больше секунды не могу быть, - торопил Шацкий.
Карташев и Шацкий оделись.
– Спасибо, Миша! - сказал Ларио, провожая их.
– Убирайся, убирайся...
– Го-го-го, - смущенно щурился Ларио, когда Шацкий, не желая протянуть ему руки, убегал по коридору, - ты послушай, Миша, твой друг, граф Базиль, так бы не поступил.
– Может быть, может быть... с такими господами, как ты, все может быть.
– Миша, это, наконец, обидно; или давай руку, или я брошу тебе в морду твои деньги, - вспыхнул Ларио.
– Ну, вот... Я говорил... На тебе руку, и черт с тобой!
– Ну, вот так лучше.
– У! животное...
– Ну, прощай, - крикнул снизу лестницы Карташев.
– Прощай... Прощай, Миша, - крикнул Ларио.
– Пошел вон, - раздался из темноты уже веселый обыкновенный голос Шацкого.
XIV
– Ну, что? - спросил Шацкий Карташева, когда они по окончании представления выходили из театра.
Карташев промычал что-то неопределенное.
– Нравится, но стыдно признаться, - сказал Шацкий. - Со мной это можно оставить - я не Корнев, я пойму тебя, мой друг. Завтра едем?
– Вряд ли.
– Как хочешь... может быть, утром меня навестишь?
– Нет. Я завтра на лекции.
– А-а! ужинать хочешь?
– Нет... буду письма писать.
– Ну, в таком случае прощай...
Карташев хотел писать домой, но, возвратившись, почувствовал себя в полном нерасположении. Перед ним ярко проносились картины театра, мелькали голые руки и обнаженные плечи красивых актрис, и особенно одна из них не выходила из головы - красивая, стройная, с мягкими, темными глазами певица. Она была одета итальянкой, пела "Viva l'Italia"*, ласково обжигала своими глазами, и Карташеву показалось, что она даже обратила на него особенное внимание...