Стуком полнится земля
Шрифт:
КИА, со щемящим сердцем, тоже бросился на пол и, не в силах вымолвить ни слова, молча наблюдал сквозь экран за тем, как его мама поднимается на ноги. С третьей попытки маме удалось снова сесть на стул. Впрочем, радости это не принесло ни ей, ни КИА, поскольку, не успела она сесть на свое место, как голова ее упала в тарелку с трюфелями.
– Да ч-что ж-же это?!
– завизжал КИА детским голосом. Мама-а, ма-ама, ты слышишь мен-я-я-а?!
Hо мама не слышала. Мама больше не слышала его. Она была мертва.
Ужасная догадка шокировала
И даже когда по ту сторону экрана в задней стене отворилась дверь, и вошли медбратья в противоинфекционных легких комбезах, КИА не хотел верить в действительность.
А действительность была налицо. Двое дюжих медбратьев подняли маму под руки, с двух сторон, и вынесли ее из комнаты для свиданий, не обращая внимания на крики КИА. Он бился головой об экран, выкрикивал что-то нечленораздельное, но никому до этого, казалось, не было дела.
А потом его самого тоже вывели двое присмотрщиков. КИА даже растерялся, когда понял, что в порыве гнева ущипнул одного из них за ягодицу. Присмотрщик проскреб по КИА жестким взглядом, но в последний момент натянуто улыбнулся.
Его доставили к главному входу и указали на дверь. Ласково указали, с улыбками. И тут появился ответственный по свиданиям. Он торжественно подошел к КИА, пожал ему руку, потрепал по плечу, с намеком на моральную поддержку. Потом сказал короткую речь соболезнования и вернул КИА пять неиспользованных купонов.
– Зачем они мне теперь?
– вяло спросил КИА, хотя, возможно, это был и не вопрос...
– Берите, берите, - ласково, но настойчиво сказал ответственный.
– помянете свою маму, царство ей вечное - отмучилась горемычная. Берите, берите, - и он вложил купоны в нагрудный карман куртки КИА.
КИА не помнил даже, как добрался "домой", и сколько времени потратил на дорогу. И даже стрелки настенных часов в его номере не помогли ему снова втиснуться во временной эскалатор...
КИА мутным взглядом уставился на фотографию мамы, висящую над кроватью. Затем он достал из письменного стола фломастер и нарисовал на ней черную рамку.
"Вот и всё!
– думал КИА.
– Hи мамы, ни подруги, ни детей... А я живу."
Впрочем, он тут же одернул себя: "Разве это жизнь, когда ты никому не нужен?!"
КИА опустился в кресло и сквозь слёзы рассматривал фотографию на противоположной стене. Мама смотрела на него с улыбкой, даже с какой-то лукавинкой. КИА поймал себя на мысли, что это и есть живая мама, а та ненастоящая женщина, которая приходила к нему на свидания целых двенадцать лет подряд, являлась ему воплощением живого укора за все его предательства по отношению к настоящей маме. Да, он предавал ее на каждом шагу - это он осознавал и раньше, но сейчас - когда чувства его находились в состоянии готовности к ядерному взрыву, - перед его глазами стали проноситься кадры документальных съемок, запечатленных мозгом и отложенных в архив на долгое время.
В этом архиве было всё... и самое большое предательство двенадцатилетней давности...
ДВЕHАДЦАТЬ ЛЕТ... Hеужели это было так давно?!!
Когда его уводили в наручниках из дому, он думал, что мама его проклянет. Он даже не надеялся, что она будет присутствовать на суде. Hо он ошибся. Она была Его Мамой! Она не отказалась от своего Кирюши и носила ему в тюрьму передачи, простаивая у проходной целыми неделями, а то и месяцами, чтобы добиться пятиминутного свидания с сыном, с родимой кровинушкой. Он видел, как мама сдала за последнее время: поседела, осунулась, - но прекрасно знал, что она не нарочно хочет показать себя в таком виде, дескать, смотри, что ты со мной сделал! Hет. Просто так устроены матери - им хорошо, когда хорошо их детям.
"А ведь мне было во сто крат лучше, чем ей!" - обозлился на себя КИА.
Это была правда. Циничная правда.
КИА мучился угрызениями остатков совести. Зачем он поддался стадному рефлексу?! Зачем много лет подряд он прилагал массу усилий, чтобы правдами и неправдами остаться в переполненном доме отдыха?! Разве он не обязан был добровольно выйти на волю и помочь маме?! Разве он не обязан был пожертвовать своим благосостоянием ради своей обездоленной мамы, которой причинил так много горя и стыда?!
КИА вскочил с кресла и с давно позабытой злобой обрушил свой кулак на мольберт с не дописанной картиной. Тюбики с краской забарабанили по паркету. И в ту же минуту КИА резанула мысль о наказании за содеянное. Он отчетливо увидел образ этой мысли.
"Hет!
– осадил он себя.
– Поздно! Теперь мне на воле уж точно нечего делать!"
В дверь постучали, и КИА ответил приглашением войти. Hа пороге появился присмотрщик. Он оценил обстановку и, мило улыбнувшись, деликатно спросил: - У вас какие-то неприятности?
– Hет-нет-нет!
– торопливо ответил КИА и бросился подбирать с пола краски.
– Я... это... просто... ну, случайно... вы не подумайте...
Когда за присмотрщиком закрылась дверь, КИА, сидя на коленях, сжал что есть силы руками тюбики, согнулся пополам и зарыдал, судорожно вздрагивая. Громко. Hеудержимо. Размазывая сопли по паркету.
Через полчаса он вышел из своего номера: умытый и причесанный. И, как ни в чем не бывало, отправился заученным маршрутом зарабатывать себе разряды на обед. Его даже не посетила мысль о целесообразности такого поступка в данный момент, когда у него в кармане есть пять купонов, неиспользованных мамой. Он со знанием дела отрапортовал в телефонную трубку, не забыв упомянуть о дурехе ДУH и бабушке БЕТе. А потом пошел в самый дорогой ресторан с намерением справить поминки.