Суд Проклятых
Шрифт:
Тренированный слух Романова отметил лёгкие кошачьи шаги ещё до того, как Кетчуп, сыто мурча, ввалился в комнату, открыв мощным мохнатым лбом дверь.
— Иди сюда, лохматый мерзавец… — позвал кота Марк, похлопывая по коленям.
Котик встряхнулся, обозрел комнату, украшенную настенными драпировками, презрительно чихнул и собрался было вылизываться, но почему-то передумал.
Романов мужественно стерпел тяжесть улёгшегося на колени Кетчупа, и стал поглаживать урчащее животное по голове и спине, одновременно прокручивая в сознании беспокоящие мысли.
— Эх, котик-котик, гроза космических мышей… Вот хорошо же тебе, живности — ни забот
Марк вздохнул, и, почесав кота за ухом, продолжил неспешный монолог:
— Я… Когда-то давно, в другой жизни… Мне было недосуг, всё время, всю жизнь. Я служил, сначала — своей стране, потом — отдельным людям, и, в конце, своей мечте. Я был солдатом. И неплохим… Командиром. Повинуясь моей воле и моим приказам, уходили на смерть полки и батальоны, сгорая в адском пламени сражений… Сотни и тысячи судеб…
— Я не посрамил памяти своих предков, нет. Но и не продолжил род…
— Где-то в мыслях, мечтах и стремлениях были и деревянный дом поблизости от дремучего леса — такие ещё остались в Сибири, где я вырос, и тропинка, выложенная серым камнем, ведущая к дому, и летняя веранда с большим столом и лёгкими плетёными креслами, и голос женщины, зовущей меня и наших детей обедать… И кошки. Много кошек, развалившихся на веранде, урчащих после еды. Куда уж нам, людям, без вашего племени, Кетчуп…
— Летний мятный чай у древнего самовара, пышущего жаром углей, гудящие в полуденном воздухе пчёлы с близлежащей пасеки… А в пруду плещет рыба, выпрыгивающая из воды, и снова туда ныряющая… И тихий перезвон мягкой музыки, льющейся из старого приёмника.
Романов сжал веки, пытаясь прогнать слёзы. Получилось так себе, и две капли упали в густую шерсть кота, блеснув серебром. Кетчуп сочувственно заурчал, ткнув Марка головой в замершую руку.
— Ну, кошки у нас не такие, как ты, морда наглая, — полковник аккуратно провёл пальцами под подбородком котика. — Не такие умные и красивые, но всё же… Всё же, этого — не было. Не случилось. Не стало возможным.
— А потом, когда всё рассыпалось прахом, и моя жизнь стала всем, чем угодно, но не жизнью — мне стало казаться, что этого никогда не будет. Да и чёрт с ним, с домом и садом, с пчёлами и рыбой… Но вот чувства… Чувство…
— Я не знаю, какими словами можно говорить про чувства. Про то, что происходит внутри, когда я вижу этого человека, эту женщину… Во мне словно замирает что-то, намного более важное и мудрое, чистое и светлое… Замирает, как мина перед взрывом — а потом отступает. Чтобы в следующий раз снова случиться.
— Как донести до неё, что я чувствую? Что вижу в ней? Что переживаю при каждом прикосновении её рук?
Кетчуп вздохнул, и дёрнул хвостом, когда полковник, забывшись, слишком сильно зарылся кончиками пальцев в шерсть на спине.
— Ханна… — Романов прикрыл ладонью глаза. — Она — не идеал, нет. Внешне холодная, всегда сдержанная, словно вырубленная из куска скалы, покрытой изморозью справедливости… Но под этим внешним льдом, под маской светлого металла, мне кажется, скрывается горячий огонь. Как мне достучаться до неё?
— Что ты мяучишь, котище? — Марк аккуратно высвободил
— Иногда мне мнится, — продолжил он озвучивать свои мысли, — что не смогу найти нужных слов, подобрать выражения правильно, чтобы передать это всё. Я не поэт, и никогда не видел красоты слова, предпочитая ему гармонию поступков и действий.
— Как я могу, и могу ли? А должен ли я? Или…
Романов погрузился в раздумья, машинально продолжая гладить кота.
— Ханна… — теперь он словно пробовал на вкус это имя, прокатывая его по языку, и прислушиваясь к ощущениям. — Недоступная, отстранённая, постоянно словно выносящая тебе обвинительный приговор, смотрящая куда-то сквозь тебя — или в глубину души… Невероятно. Это… завораживает.
— Интересно, каково жить так — когда тебя видит насквозь человек, к которому ты неравнодушен? Когда все твои мысли перед ним, как тактическая схема на экране комм-пульта, и диспозиция ясна, и нужно лишь отдать команду…
— Я никогда не понимал женщин, факт. Котик, слышишь — я никогда не понимал женщин! Даже надевая военную форму и принимая психоактиваторы, или подставляя мозги под блоки лояльности, женщины всё равно остаются женщинами — непредсказуемыми, эмоциональными, подчиняющимися своей странной логике… Я видел многое, но всегда самые страшные мясорубки в современной истории войн устраивали именно они. Оборона Лендсдейла, когда полковник наземной обороны Лидия Бронская защищала полярный космопорт три недели в условиях почти полной блокады, пока отправлялись транспорты с беженцами… Тринадцатый флот держал коридор к зоне прыжка, она отбивала атаки стотысячного экспедиционного корпуса генерала Мяо Ли… А в конце, когда стало ясно, что ни порт, ни прыжковый коридор удержать не удастся, подорвала заложенные в термальную шахту заряды калифорния. Но только после того, как транспорт с детьми и ранеными смог совершить переход. От корпуса Ли осталось три тысячи солдат, планета стала непригодной для жизни, тринадцатый флот отвели на полное переформирование… Говорят, в Поднебесной поставили памятник им обоим — Бронской и Ли. Там умеют уважать врагов…
— Или другой пример, Кетчуп. Он страшнее, потому что о нём знаю я, и знает руководство ХаСОМ, да и то не всё. Это был временной бросок в историю одного старого мира Периферии, здесь о нём и не слышали, наверное… Название у него ещё такое… запоминающееся… Гаротта. Колонизированный ещё до Великой Войны, одной из первых экспедиций, этот мирок не выделялся ничем из череды ему подобных, но там проводили очень и очень интересные исследования в области управления временем. Теперь уже не проводят, конечно. Там сейчас до сих пор не везде осел пепел. Я не знаю, что случилось с отрядом лейтенанта Берген, но… последние записи с той операции пугали даже меня. Когда двадцать пять женщин, до того неукоснительно исполнявших приказы, и считавшиеся непоколебимыми во всём, съезжают с катушек напрочь, устраивая резню в прошлом — это выбивает из колеи, знаешь ли. Особенно то, как они это делали. Отвратительно. Они словно упивались мучениями… И вечная память тому пилоту, который висел на орбите в десантном корабле, наблюдал всю эту вакханалию, и, в конце концов, принял решение. Дестабилизировать реактор, и сесть прямо в центре города, где располагались темпоральные лаборатории. Произошла цепная реакция, и вулкан, на склоне которого был исследовательский центр, взорвался в чёртовой матушке…