Судак. Путешествия по историческим местам
Шрифт:
Под номером 39 по ул. Гагарина сохранилось небольшое старое здание, обсаженное кипарисами. Сейчас в нем размещается филиал ялтинского ПТУ № 21 с обучением строительным и поварским специальностям. Немногим раньше, в 1980-е гг., здесь была музыкальная школа. А еще раньше, в начале века, дом принадлежал супружеской паре, Аделаиде Герцык и Дмитрию Жуковскому.
Сестры Аделаида и Евгения Герцык, наследницы древнего польско-литовского дворянского рода, оставили заметный след в истории отечественной культуры начала XX столетия. Они были близки к московским литературно-философским кругам. Евгения — литератор и переводчица, впоследствии автор интереснейших воспоминаний о представителях серебряного века в России.
Муж Аделаиды Дмитрий Евгеньевич Жуковский выпускал журнал “Вопросы жизни”, издавал произведения Руссо, Ницше, греческих мыслителей, многотомные издания новой философии: Декарта, Лейбница, Спинозу, Фихте, Канта, Гегеля, а также субсидировал нелегальное издание журнала русской либеральной буржуазии “Освобождение”. Шафером на свадьбе Дмитрия и Аделаиды был Максимилиан Волошин.
Дом А. Герцык в Москве был одним из самых значительных культурных центров России тех лет. Здесь впервые читали свои произведения Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Юргис Балтрушайтис, Константин Бальмонт, бывали Павел Флоренский, Лев Шестов, Сергей Булгаков, композитор Скрябин, художники Ге и Врубель. То было время почти ежедневного общения, напряженного поиска, иногда общей жизни под одной крышей; совместные путешествия, издания, переводы, целые тома переписки, которые стали исторической ценностью.
Герцыки переехали в Москву из Александрова в 1899 г., а незадолго до этого отец сестер купил дом в Судаке (ныне — Гагарина, 49) и разбил рядом с ним сад. К дому примыкала сохранившаяся до наших дней мастерская художника-киммерийца Л. Ф. Лагорио; он был женат на сестре отца Аделаиды Елене Антоновне Лубны-Герцык. Известно, что для судакской католической церкви Лагорио написал образ Божьей Матери.
Впоследствии Евгения вспоминала свою первую встречу с Судаком: “Они выплывают навстречу: сперва Таракташская — вся курчавая, веселая, под своей зубчатой скалой, с двумя по двум концам ее минаретами среди плоскокрыших домиков. А дальше — разлив садов, зеленое половодье, берега расступаются, уходя в море безлесыми, лиловеющими мысами, ширь Судака. Так въехала я в него в первый раз еще девочкой”.
В тех воспоминаниях рассыпано множество драгоценных свидетельств о Судаке на рубеже XIX–XX веков. Издалека идущие пароходы, останавливающиеся за версту в открытом море; к ним спешат на баркасах встречать пассажиров турки-рыбаки с головами, обмотанными кроваво-красными платками, поднимающие злой галдеж на непонятном языке. Разноязычие и разноплеменность. Эмигранты — французы, поляки, дети и внуки ученого шведа Стевена. Старинные роды греков, армян, караимов, и среди них — немногие русские семьи. Среди крымских татар — девяностолетняя француженка, дочь эмигранта из якобинской Франции. За именинным столом беседуют батюшка и армяно-католический патер, караимский начетник и старый мулла из Таракташа. Строителя высокой колокольни судакской церкви звали Медичи; наискосок от церкви — мазанка, где еще жили его дети и внуки.
Месяц спустя приехала Аделаида. “Я уж, как знающая, гордо веду ее в одно место, в другое. Молчу и с вызовом гляжу на нее. Поймет ли? Поняла… Потом как-то она говорит мне: “Как ты думаешь, что, если я сделаюсь писательницей, настоящей?” Судак наплывал на нас судьбою”.
Позже
Люблю пойти я утром на работу,
Смотреть, как медленно растет мой дом.
Мне запах дегтя радостно знаком,
И на рабочих лицах капли пота.
Томясь от стрел и солнечного гнета,
Трепещет мир в сосуде голубом.
И слышится в усилии людском
Служения торжественная нота.
Благословен немой тяжелый труд
И мирный быт. Присевши у ограды,
Я думаю, как нужен нам приют,
Чтоб схоронить в нем найденные клады,
И каясь, и страшась земных уныний,
Уйти самой в далекие пустыни.
Этому дому суждено было сыграть в жизни Судака не меньшую роль, чем дому Волошина в Коктебеле. Они всегда были связаны между собой — дом Волошина и дом Герцыков-Жуковских. В Судаке подолгу жили поэт В. Иванов, увлеченная антропософией А. Минцлова, поэт и прокурор А. Бобрищев-Пушкин, бывали Марина Цветаева (лето 1915 г.), Софья Парнок, Поликсена Соловьева. Нередко приходил пешком из Коктебеля М. Волошин.
О посещениях Волошиным дома Герцык рассказывает в своих “Воспоминаниях” Евгения: “…в один из первых дней он у нас: пешком, через горы, сокращенными тропами (от нас до Коктебеля 40 верст), в длинной по колени кустарного холста рубахе, подпоясанной таким же поясом. Сандалии на босу ногу. Буйные волосы перевязаны жгутом, как это делали встарь вихрастые сапожники. Но жгут этот свит из седой полыни. Наивный и горький веночек венчал его дремучую голову. Из рюкзака вынимает французские томики и исписанные листки — последние стихи”.
Вспоминает Евгения и посещения художницы и поэтессы Маргариты Васильевны Сабашниковой — первой жены Волошина.
“Почти не заходя в дом, мы повлекли Маргариту на плоскую, поросшую полынью и ковылем гору, подымавшуюся прямо за домом. Оттуда любили мы смотреть на закат, на прибрежные горы.
Опоздали: “героическое и жестокое” миновало. Но как несказанно таяли последние радужные пятна в облаках и на воде. Лиловел тяжелый Меганом. Я не знаю, откуда на земле прекрасней открывается земля!”
Н. Бердяев впервые приехал в Судак осенью 1909 г. Отсюда он пишет жене: “Приехал вчера в Судак в 6 утра. Здесь очень хорошо, гораздо лучше, чем в Ялте, дом Герцыков очень уютный, сама она очень милая и гостеприимная… Я все время ем виноград и веду религиозно-философские беседы с Евгенией Казимировной. Герцыки очень хорошо к нам относятся”.
Евгения описывает посещение Бердяева в 1912 г.: “Уезжаю в Судак, дышу его весенним холодом, влажной сиренью… Не отвечаю на письма Бердяева. И вдруг он сам незваный приезжает… Разговаривая, мы без устали, всегда спешным шагом ходили по долине, карабкались горными тропинками… Случалось, мы не заметим, как стемнеет. И внезапно над потухшим морем вдали вспыхнет мигающим светом Меганомский маяк: раз — вспышка, два, три, четыре — нет, и опять раз — вспышка. И таинственней, и просторней станет на душе от этого мерного ритма огня…”