Судьба Алексея Ялового (сборник)
Шрифт:
Для меня именно этот вопрос, осознавался он или не осознавался, все равно был главным и тогда, когда я писал историю детства моего героя Алексея Ялового, и тогда, когда я рассказывал о его институтских годах, о начавшейся войне, о первых боях, и тогда, когда он, распластанный на госпитальной кровати, оказался на грани жизни и смерти.
Философия времени для меня не отвлеченное понятие, а мера глубины понимания эпохи, людей, их отношений. Меня иногда удивляло и поражало, сколь мало мы извлекаем из своего опыта, из того, что видели, знали, пережили, перечувствовали.
Когда я начал
«Жеребенок с колокольчиком» для меня особая книга не только потому, что она завершает трилогию, не только потому, что в ней повествование не ограничивается событиями войны, а доводится до наших дней, но и прежде всего темой, ее внутренней сутью.
Что держит человека на земле в критических, предельных обстоятельствах, когда, кажется, дунь ветерок — и свеча загаснет, когда, кажется, сделай малейшее усилие — и ты по ту сторону, где над тобой не властны ни боль, ни страдания? Только ли инстинкт жизни или нечто более важное, существенное, то, что в тебе в запасе, что накопилось годами пережитого, и, наконец, это то будущее, которого ты еще не знаешь, но которое тоже твое, ибо оно свидетельство того, что могло уйти без возврата вместе с тем мгновением, которое могло отделить тебя от жизни.
Мне, конечно, хотелось, чтобы Алексей Яловой хоть в какой-то мере выразил в своей жизни, в своем характере судьбы поколения.
Я не боялся того, что называют интеллектуальностью героя Мне казалось, что в этом было определенное достоинство, которое позволяло не просто фиксировать все то, что видел герой, так или иначе воспринимать его, но и пытаться осмыслить события и людей. Разные были люди, разные судьбы: герои, люди бескорыстного подвига, люди той спасительной доброты, которая так важна в трудные минуты твоей жизни, и подлецы, трусы, клеветники.
Рассказ о том, что было пережито, требует и того, что я назвал бы бесстрашием памяти. Не надо утаивать то, что было, потому что неправда может только унизить героическое время и героических людей.
Некоторые критики упрекали меня, говоря, что во многих событиях, которые сопутствуют, проходят рядом с Алексеем Яловым во всех трех повестях, заключен уже маленький роман. «Не слишком ли ты щедр, неэкономен?» — сказал мне один из моих друзей-писателей. Я думаю, что нет. Алексей Яловой все время сталкивается с людьми; одних он любит, принимает, других презирает и отвергает, но ведь каждый человек — это ненаписанная книга, и если, действительно, читатель ощутит, что за каждой из судеб тех, которые проходят рядом с Алексеем Яловым, — маленький роман, то это высшая награда мне, как художнику.
Хотел бы предостеречь читателя. Когда я говорил о «подлинности», «документальности», «биографичности», то я не имел в виду полного совпадения биографии героя этой книги Алексея Ялового и автора. Подлинность и документальность в искусстве достигаются другими путями. Многое из того, что важно было в твоей жизни,
Я чувствую, что начинаю говорить как литературовед и критик, хотя целью моего обращения к читателю было не объяснение написанных мною книг, а лишь попытка рассказать, как они создавались и почему все вместе они составляют теперь единую книгу «Судьба Алексея Ялового».
ВСЁ ВПЕРЕДИ
НА СВОИХ НОГАХ
Ему казалось, он помнит себя давно. По неписаной семейной хронике выходило: с двух лет. С того момента, когда ему подарили двухцветный мяч.
Он хорошо помнил: он стоял возле хаты, а у ног его сиял мяч. Праздничный лаковый блеск завораживал. Глаз невозможно было оторвать от этого красно-синего мяча.
Носком ботинка мальчик несмело коснулся его, мяч тотчас отпрыгнул в сторону, мигнул красным боком, синим… Он был как живой. Как котенок. С ним можно было играть.
Мальчик воинственно закричал, ринулся к мячу, с силой ударил по нему, и мяч неожиданно как птица взметнулся вверх, над потемневшей соломенной крышей, упал на нее, покатился и застрял в темной впадине.
Мальчик смотрел минуту, другую… Мяч не двигался. Словно нарочно улетел и сидит теперь на темной крыше, как сказочно яркая птица на картинке.
Праздник и потеря — они слились так неожиданно. Мальчик затопал ногами и даже всхлипнул.
Он еще не знал тогда, что в жизни потом будет часто это чередование радостей и утрат. Словно чья-то жестокая и всевластная рука тасовала по причудливому выбору редкие билеты на счастье.
Мальчик был упрям. Он начал бросать камешки, чтобы попасть в мяч, сдвинуть его. Не добрасывал. Не было еще размашистой силы в руке. Попробовал подтащить лестницу. Куда там!..
И тогда он заревел в полный голос, закричал. Бурно протестовал против обиды и несправедливости.
Выскочил из хаты отец, подхватил его на руки, а когда понял, отчего крик и всхлипывания, рассмеялся, притащил длинную тонкую слегу и, таинственно приборматывая: «А мы сейчас поколдуем, скажем заветное слово: мячик, мячик, катись к нам», потянулся к мячу. И вот мяч, словно заговоренный, покатился, сорвался с крыши, ударился о землю, дурашливо подпрыгнул и как ни в чем не бывало остановился у ног мальчика.